Беседа с А.Амбарцумяном

 

 

В беседе с Ашотом Амбарцумяном участвовали Юлия Антонян и Гаяне Шагоян

Нас с Левоном познакомила Ира, его сестра. Мы вместе с ней работали в институте органической химии. Он тогда располагался в том же здании, где сейчас работает Левон (в здании Института археологии и этнографии). Кажется это был 1971 г. В 1974 Левон уже уехал в Москву, в аспирантуру. Я и в Москве с ним встречался, ездил туда пару раз. С чего Ира нас познакомила? Действительно, с чего это вдруг? Это Иру надо спросить. Он мне через Иру, когда мы еще даже не встречались, книгу передал, “Улисс” Джойса. У него была тогда эта книга. Откуда доставал?  Я книги читал, а не интересовался, откуда достают. Эту книгу я с удовольствием прочитал, хоть и долго было – толстенная книга на странном каламбурном английском.  Там еще вот что было. Эта книга была обернута в обложку, потом завернута еще во что-то, то есть сразу понимаешь, как к этой книге надо относиться. Тайный язык такой. Левон ведь не знал, кому эту книгу дает, вернется ли она назад или нет.

Kогда я в первый раз к Левону домой пришел, он на меня мистическое впечатление оставил. А дом? На стене уже был тот рисунок, который он сам сделал, «отвоевав» у своих эту стену. Вокруг множество книг... Мы беседовали сидя у окна... Зеркало, помню, было необычной формы. Он поднес его ко мне, и я увидел себя...Половина лица была совершенно красная -- на него падало солнце... Это особое зеркало было, не для обычного пользования...

Потом мы, помню, про йогу говорили... У меня было такое впечатление, что йог – это человек, который покорил себя: спокойный, тихий... И мне это не особо нравилось... То есть какая-то непокорность во мне была. Я тогда слушал западную музыку, Джимми Хендрикса очень любил... Говорил, я знаю, что Джимми Хендрикс далек от здорового образа жизни, что у него «повышенная кислотность», но он мне больше нравится, так как в нем есть жизнь...

Левон, помню, достал и предложил мне прочитать книгу по йоге – это была хатха-йога Свами Шивананды... На английском., как сейчас помню. Эта была первая реальная книга, то есть та, по которой можно было заниматься. Но она по мне была не очень хорошая. Ну не может быть в серьезной книге написано “во время упражнений не носите очков, ибо они могут поломаться и повредить вам глаза”. Я дословно помню, что вот именно такое было. Может, это на средних американцев рассчитано, но такого учебника по йоге быть не может. Затем Левон говорил о санскрите, а вот на санскрите это будет так и так, и показал какой-то текст на санскрите.... Не знаю, что сделал Левон, но с тех пор йога и санскрит вошли в мою жизнь...

Впоследствии мы вместе с Левоном стали серьезно учить санскрит. Встречались где-то три раза в неделю. У нас был довольно сложный учебник. Мы раздельно друг от друга делали урок и выполняли упражнения. Так как некого было спросить, правильно ли выполнено упражнение или нет, мы просто сверяли друг с другом. Если совпадало, это был праздник. Если не совпадало… Значит все приходилось делать заново... 

В санскрите слова в предложении обычно пишут слитно, их надо расчленять, применяя множество грамматических правил, и от того, насколько правильно расчленишь предложение, и зависит перевод. Есть курьезная история, как два известных санскритолога одно и то же предложение касательно признаков тела Будды переводят. У одного получается: Будда никогда не носит сандалии, другой утверждает, что перевод звучит иначе: У Будды на теле не бывает родимых пятен. И это одно предложение, причем грамматически оба перевода возможны.

Я всегда старался делать больше уроков чем нужно, чтобы случайно не подвести Левона – он уже тогда был очень занятым человеком. Мне было 22, ему 25. Он был фантастически хорошим человеком, очень добрым, честнейшим, благороднейшим. Причем со временем эти черты у него только обостряются…  

Если бы Левон не воодушевлял меня, я, может, и забросил бы занятия. Каждый новый урок привносил новые сюрпризы -- после каждого нового урока выяснялось, что санскрит очень сложный язык, с каждым уроком возникали все новые и новые сложности, иногда на порядок хуже прежних. Учебник был серьезный -- с пятого урока уже шли оригиналь­ные тексты., но вдруг где-то находишь например такое: “а в некоторых случаях спряжение глаголов может происходить еще более сложно” Кошмар! Как будто все это еще недостаточно сложно, а в некоторых случаях, мол, еще более сложно! Я сокрушался по этому поводу: если ты пишешь, что в некоторых случаях еще более сложно, то уж напиши как и в каких это случаях. И еще помню, Левон меня критиковал вот за что: я переводы часто писал формально, то есть порядок слов такой как в санскрите, например “раджа брат”, что означало “брат раджы”.  В русском это не имело никакого смысла, но я писал так, чтобы привыкнуть к необычному порядку слов санскрита, и только я мог прочитать то, что написал в своей тетради.

Интересный был случай, приехал парень один, из Москвы, сын очень известного человека. Очень талантливый парень, математик, приехал изучать санскрит, общие знакомые ему сказали, что вот в Ереване есть знающие. Мы ему дали учебник, по которому занимались. Он сказал: “Это очень сложный учебник!” Ну сложный не сложный, а только по нему и можно учить. Он взял этот учебник и в первый же день сделал один урок. Мы с Левоном, когда начинали, один урок неделю делали. Я позвонил Левону и говорю, что этот парень сделал один урок. Да? - удивился Левон. А потом через какое-то время он перезвонил и говорит: Ашот, но ведь первый урок был довольно легкий? На второй день этот парень сделал два урока. Я опять звоню Левону: “Левон, говорю, он сделал еще два урока!” “Ну, отвечает Левон, значит он гениален.”  На третий день этот парень не сделал ни одного урока вообще. Мы успокоились: вот оно, все стало на свои места. На четвертый день парень опять сделал два урока. Темпы у него были… Он покупал килограмм черного кофе, заваривал в кастрюле, пил его чайными стаканами и непрерывно курил. Это был шок для меня и Левона, когда он такими темпами учил санскрит. Но в результате все кончилось так же быстро, как и началось -- после седьмого урока он забросил учебник: “Я просто хотел доказать, что я умнее вас, и доказал...”

Сейчас Левон не занимается физической (хатха) йогой. Но знаете, у йоги много ступеней. Ну вот если ты, например, становишься специалистом в какой-либо области, например пиа­нис­том. Вначале ты играешь гаммы, чтобы разработать пальцы, потом, пройдя эту стадию, ты обретаешь утонченное чувство инструмента. Так и в йоге. Левону сейчас уже и не на­до заниматься упражнениями.

Одно из самых лучших воспоминаний нашей с Левоном дружбы, когда мы с ним ез­дили в Москву на фестиваль индийской культуры. Это, кажется, при Горбачеве уже было,  1987 год. Со всей Индии собрали самые выдающиеся произведения искус­ства и привезли в Москву, причем даже если поехать в Индию, всего этого можешь и не увидеть, так все это разбросано по различным штатам Индии. Ну, например, начиная от миниатюр 15 в., ну все, что в Индии было создано существенного, все привезли. Был даже барельеф из Махаба­липурама, огромный, многотонный... Крышу выставочного зала на Крымском валу разбирали, чтобы внести эту глыбу, что-то невероятное. Ну как не поехать? Мы и поехали...

В рамках фестиваля было много концертов, причем были легендарные исполнители, которые рождаются раз в сто лет: Бисмилла хан -- чародей шехнаи, певица Суббулакшми -- действительно легенда. Концерты этих двух легенд были в Кремлевском дворце, ну понятно, мы туда ходили, были и в Большом зале консерватории, но один концерт должен был состояться для очень небольшой аудитории, человек на 15-20 всего. Левон отправился к ректору консерватории, рассказал ему, что мы приехали специально, чтобы услышать этих двух исполнителей. И Левон убедил ректора -- он дал нам места, причем очень близко от исполнителей. И вот что особенно интересно! Когда концерт закончился, мы разговорились с исполнителями. У Левона с собой был отличный фотоаппарат. Почти в обнимку мы с ними стояли, с этими легендами, которых издалека-то увидеть сложно, и не сфотографировались!  Мы были как завороженные... И все материальное вокруг не имело ценности. Удивительно, что музыка может с такой силой воздействовать... И вот в этот самый момент один наш знакомый громко и деловито спросил: Так, который час? Нас как будто водой облили. Что тут сказать? Я достал из кармана часы и молча отдал ему, иди, мол, отсюда...

Отголоски этого фестиваля были и в Тбилиси, куда мы вдвоем с Левоном поехали на выставку миниатюры майсурской и танжурской школ. Залы были почти пустые, чтобы их как-то заполнить, приводили школьников. Эти дети приходили, разбирали брошюры, громко болтая, толпой пробегали по залам, не смотря на миниатюры, и залы снова пустели. И вдруг видим, женщина стоит перед одной миниатюрой, глаза блестят. Мы подошли ближе и оказалось, что единственный человек, кому это было интересно – Гаяне Хачатрян[1][1].

Я не одноклассник и не сосед Левону. Словами не определить, кто он мне. Он самый родной мне человек на этом свете. В нем есть что-то абсолютно эталонное, это его отношение к людям, реакция на некоторые вещи. Это от семьи идет, от матери, наверное. Она была фан­тастическая женщина, у нее был редкий дар, она могла любить тебя так же, как и твоя родная мать... Ко всем друзьям Левона она была неве­ро­ят­но внимательной, ну вот, например, я пришел к ним как-то легко одетый, а было довольно холодно на улице. Ну не люблю я кутаться, чтобы потом потеть по пути. Пришел в рубашке, хотя куртка у меня была. Когда собрался домой, тетя Мариам меня не отпустила, заставила одеть куртку Левона, единственную причем. Я отказывался, говорил, что специально не на­дел куртку, я, мол, йогой занимаюсь, спортивный человек. Нет, сказала она, если не наде­нешь, я просто тебя никуда не пущу. Левону к одиннадцати на работу, до одиннадцати и за­несешь. Могла вот заставить одеть куртку. Единственную куртку своего сына.

Меня и Левона почему-то все время путали. Хотя внешне мы совершенно не похожи. Но когда даже Эда, сестра Левона, подошла ко мне на улице и восклик­нула: “Ой, Ашот, это ты, мне показалось, что это Левон, а я думаю, вроде Левон не должен быть в городе!”

И моя сестра тоже так же ошибалась. Когда мы стоим рядом, ну абсолютно не похожи. Но что-то, видимо, есть. Друг Левону рассказывает как-то: Левон, я видел, как на концерте в зал зашел ты, потом кто-то еще, а потом снова ты!

Левон мог работать в Америке, зарабатывать деньги, а потом по приезду все свои деньги раздавать своим знакомым. Причем делает он это незаметно, чтобы не дать почув­ствовать плохо.... Он дает от души, как будто возвращает тебе твое же. Это редкое качество, я это ни у кого не замечал. Левон для меня стоит особняком, невозможно определить, кто это: друг, родственник... В тяжелые годы он купил для себя и для меня дорогие китайские лампы, которые и грели и освещали. Обе оказались дырявые, его обманули, содрав хо­рошие деньги. Его легко обмануть, он слишком доверчив. Помню, Эда даже сказала, что если с этим продавцом ламп что-то случится, если Бог накажет его за сей грех, то и Левон будет как-то причастен к этому из-за своей предельной доверчивости... Но вот проявить щедрость в отношении  Левона нелегко, он по-научному к этому подходит, начитался, видите ли,  всякой этнографической ли­тературы о даре и дарообмене.

Он выплачивает одному из ереванских бомжей ежемесячную “пенсию”, по размерам фактически равную половине своей зарплаты в институте. Причем, когда бомж узнал о том, что Левон стал членом-корреспондентом Академии Наук, то потребовал поднять себе «пенсию».

“Для меня работа, говорил Левон, начинается уже на улице, в трамвае (когда-то от дома Левона до его работы ходил трамвай), когда я начинаю наблюдать, что происходит вокруг”. Кто что делает, как выстраивается очередь у кинотеатра “Наири” и т.д. Я помню, когда они с Рипсик (Рипсиме Пикичян) делали работу по этнографии города, про культуру автомобиля, у меня тогда как раз машина была. И я ему по телефону из Еревана в Москву пытался объяснить, как  “гог’аканы[2][2]” меняют передачу на автомобиле. Это показать просто – но по телефону... Иди и объясни! Вот, например, когда включаешь первую передачу после нейтральной позиции, движение должно быть размашистым, как будто кидаешь зары[3][3]. Так Левон дотошно выпытывал у меня, как именно, под каким углом, какой палец в какой позиции должен находиться. Ему все это было интересно, понимаете? А вы говорите, он с уборщицами с интересом общается. Да все, что живет, движется – объект его интереса. Поэтому все старались ему рассказывать различные интересные истории, случаи, ситуации. А особенно к нему тянутся люди, которых никто не слушает. Он умеет слушать.   

Как-то ко мне обратился друг с довольно необычной просьбой. В работе Гевонда Алишана “Айрарат” (написана в конце 19 века) было упомянуто о том, что один из колоколов Эчмиадзина был отлит в Тибете и на нем имеется надпись на тибетском. Друг сфотографировал эту надпись из книги и попросил меня ее прочитать. Это оказалось известной мантрой “Ом ах хум”. Я рассказал об этом Левону. Левон отправился в Эчмиадзин искать этот колокол. Оказалось, что колокола все давно заменили на новые, электронные, но этого колокола не было и в музее. Видимо, пропал в тяжелые времена. Потом, в начале девяностых, Левон был в Москве в качестве участника конференции по проблемам мира. Там выступали Горбачев и Далай-лама. Левон выступал последним. Он рассказал о тибетском колоколе, который долгие годы каждый день разносил по Армении буддийскую мантру. Он сказал: “Когда в моей стране отлитые вручную тибетские колокола были заменены на американские электронные, с тех пор, мне кажется, невзгоды посыпались на мою страну”. Еще он сказал, продолжая тему колокола, что сегодня мы услышали пустозвонье, имея в виду речь Горбачева, но что мы услышали также выступление Его Святейшества Далай-ламы, вернее, нам посчастливилось стать свидетелями его медитации, выраженной словами. “И вот, – закончил Левон, – мне показалось, что нам вернули наш тибетский колокол.” На следующий день Левон получил в подарок книгу Далай-ламы с дарственной надписью на тибетском и даже попросил его надписать еще один экземпляр – для меня.