Главная / Texts / Colleagues / Festschrift 60 / М.Членов

М.Членов

Уэленский язык – проблема идентификации

Глоссы уэленского языка в первый и последний раз были зафиксированы в записках натуралиста Карла Мерка, посетившего Чукотку в составе русской Северо-Восточной географической экспедиции под руководством И.Биллингса и Г.Сарычева летом 1791г. Сам Мерк по национальности был немцем и записи свои вел на немецком языке, записывая свои впечатления беглой готической скорописью. Оригинал его рукописи, озаглавленный «Die Beschreibung der Tschuktschi, von ihren Gebraeuchen und Lebensart” (Описание чукчей, их обычаев и образа жизни), хранится в рукописном отделе петербургской публичной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина. [ГПБ, отдел рукописей и редкой книги. Фонд нем. F IV, №173]. Полностью она была опубликована впервые только почти через 200 лет после ее написания, в 1978 году в специальном сборнике на русском языке, в переводе и под редакцией З.Д.Титовой [Титова 1978:98-151], хотя фрагментарные публикации появлялись и раньше на русском и немецком языках [Nachrichten 1814;Бронштейн, Шнакенбург 1941; Долгих 1960; Вдовин 1965]. Как до, так и после упомянутой академической публикации 1978г. различные лингвисты, этнологи, антропологи и другие специалисты обращались к рукописи К.Мерка, как к уникальному источнику по истории и этнографии Чукотки. Это было не только первое по времени, но и долгое время непревзойденное по информативности и научной добросовестности сочинение на эту тему [Бронштейн, Шнакенбург 1941; Вдовин 1954, 76-77; Долгих 1960; Вдовин 1961, 52; Вдовин 1965].

Рукопись К.Мерка представляет собой этнографическое описание «чукчей», т.е. жителей Чукотского полуострова, как чукчей, так и эскимосов, В этом сочинении среди прочего он характеризует лингвистическую ситуацию в районе Берингова пролива и приводит ряд глосс из разных языков, распространенных в ту пору на Чукотке, в том числе из языка, названного им "уэленским".

Наиболее известный фрагмент рукописи К.Мерка, содержащий описание лингвистической ситуации на Чукотском полуострове в конце XVIII в., а также первое упоминание самого факта существования уэленского языка неоднократно дебатировался в научной литературе. Первым его опубликовал наиболее авторитетный исследователь чукотской этнографии И.С.Вдовин в 1954г., воспользовавшись для этого, по всей вероятности, рукописным переводом рукописи К.Мерка с немецкого, сделанным Н.Шнакенбургом еще в довоенный период. Его перевод несколько отличается от того, который опубликовала З.Д.Титова в 1978г. Стилистические различия могут использоваться и порой истолковываются как аргументы в пользу разных гипотез, поэтому приводим здесь параллельно оба перевода:

«В отношении языка оседлые чукчи также отличаются от оленных. Язык последних сходен с корякским, за исключением отдельных различий. Оседлые чукчи, правда, все понимают этот язык, но говорят на своем собственном, совершенно отличном от этого языка, который, в свою очередь, распадается на четыре наречия. Одно из этих наречий распространено от мыса Сердце-Камень или от маленького острова Манчеген, до стойбища Айган, второе - от этого стойбища до стойбища Пуухта, расположенного немного к северу от залива Лаврентия; третье - панкуйское - от стойбища Пуухта до северо-восточного мыса, называемого ими Менгихениткин, но чаще по двум расположенным там стойбищам: Нухин и южнее его Прекы. Четвертое наречие - уэленское - от только что названного мыса и до последнего стойбища Шелагского. Что касается языка вообще, то наречие племен, живущих на Северо-Восточном мысу, как говорят, сходно с языком американцев, на котором говорят также жители островов, расположенных в проливе» [Вдовин 1954, 76-77].

«По языку оседлые чукчи также отличаются от оленных. Язык последних близок к корякскому и лишь незначительно отличается от него. Оседлые же чукчи, хотя и понимают корякский язык, но имеют свой собственный язык, разделяющийся на четыре наречия и совершенно отличный от корякского. На одном наречии говорят от мыса Сердце-Камень или от маленького острова Mantschchen до стойбища Uigin, на втором - от этого последнего до стойбища Puuchta, которое лежит несколько севернее бухты Св.Лаврентия. На третьем, называемом Pankniskoi, говорят от стойбища Пуухта до северо-восточного мыса, который они называют Mengihenitkin, но чаще по двум расположенным там стойбищам Nuchin и Peaeky, на четвертом, называемом Uwelenskije, говорят от вышеупомянутого мыса до последнего стойбища на Шелагском мысе. При этом рассказывают, что наречие тех чукчей, которые живут на северо-восточном мысе, приближается к американскому наречию, являющемуся собственно наречием островитян пролива. "[Титова 1978, 99-100].

Однако до сих пор эти материалы не проанализированы детально. Историко-этнографические выводы, которые могут быть из них извлечены, до сих пор еще полностью не сформулированы и недостаточно аргументированы.

Вопросы, возникающие в связи с содержательной и текстологической интерпретацией рукописи К.Мерка можно сформулировать следующим образом:

1.Идентификация «наречий», упомянутых Мерком, и топонимов, отмечающих пределы их распространения;

2.Источники появления разных глосс в материалах экспедиции Биллингса;

3. Идентификация глосс, помеченных литерой «u» в рукописи Мерка

4. Идентификация уэленско-эскимосского языка как диалекта чаплинско-эскимосского, или центрально-сибирского юпика;

Идентификация «наречий»

Упоминая в начале язык «оленных чукчей», К.Мерк конечно имеет в виду чукотский язык, бывший для всех участников экспедиции не только главным референтным языком, но и тем языком, с которого для них шел перевод на русский и немецкий. Под языком же «оседлых чукчей» следует понимать различные эскимосские языки. Кстати, текст К.Мерка, видимо следует рассматривать как первое вообще упоминание о самом существовании таких языков на Чукотке. Идентификация упоминаемых в рукописи языков была уже проведена неоднократно. Писали об этом известные российские этнографы, писал об этом и автор настоящей работы [Долгих 1960; Вдовин 1961; Арутюнов, Крупник, Членов 1982 : 88-89; Членов 1988:67-68]. Специальная дискуссия по этому поводу, не вылившаяся, правда, на страницы научной печати, была проведена автором с известным американским лингвистом М.Крауссом в конце 1980-х гг. [Краусс-Членов 1987]. Отметим сразу, что интерпретация во многом относится к способу прочтения, вернее, расшифровки упомянутых К.Мерком географических названий в интересующем нас регионе. Сложность этого сводится к двум обстоятельствам.

Первое из них - это способ записи самих топонимов Мерком и его

переводчиками с чукотского на русский. Во-первых, все, или почти все топонимы фиксировались Мерком в их чукотской форме, а не в эскимосской. Во-вторых, сами названия неизбежно искажены, в том числе и в сравнении с их чукотским звучанием. Неизбежность фонетических искажений легко объяснима, так как сам К.Мерк не владел ни чукотским, ни корякским языками, ни, тем более, эскимосским, чьи глоссы он пытался зафиксировать. Видимо, его владение русским также было несовершенным, о чем говорит то, что записки свои он все же предпочитал вести на родном ему немецком языке. Заметим, впрочем, что один из публикаторов дневников К.Мерка отмечал и его тяжелый и архаичный немецкий язык, труднодоступный для понимания уже в первой половине ХХ в. [Jacobi 1938, цит. по Титова 1978:17].

Второе обстоятельство носит палеографический характер и касается способа прочтения оригинальной рукописи, написанной, как уже упоминалось, беглым готическим курсивом. Мы исследовали текст в оригинале и пришли к несколько иным выводам по поводу прочтения отдельных слов, чем предшествовавшие нам исследователи этого текста - Н.Шнакенбург и З.Титова. Мои выводы основываются, во-первых, на умении с детства читать готическое немецкое письмо, во-вторых, на палеографических наблюдениях над почерком К.Мерка, в третьих, на знании топонимии и микротопонимии Чукотки. Ниже излагаются выводы из моего анализа текста К.Мерка, которые сводятся к идентификации эскимосских «наречий», упомянутых в рукописи К.Мерка.

1. Первое наречие от мыса Сердце-Камень до стойбища Айган/Уигин. Сегодня название мыса Сердце-Камень связывается, как правило, с мысом под таким названием на берегу Чукотского моря в районе современного села Энурмино на северном берегу Чукотского полуострова. Однако такая идентификация нарушает полностью географическую направленность изложения текста с юго-запада на северо-восток. Более того, если локализовать мерковский Сердце-камень на берегу Чукотского моря, то тогда все четыре "наречия" неизбежно оказываются распространенными на узком пространстве чукотского побережья от современного Энурмино до Наукана. Уже одно это заставляет искать мыс под таким названием в другом месте. Название явно русское и, соответственно, не могло появиться раньше XVII в. На самом деле другой такой мыс под тем же названием известен, более того, в XVIII в. упоминался чаще, чем тот, который известен сейчас. Этот мыс, или, вернее, приметная гора Сердце-Камень, расположен в районе залива Креста, на северо-западном побережье Анадырского залива, вглубь от современного села Конергино. Гора еще зовется так на современных морских картах, хотя чукотскому населению этих мест этот топоним, как и многие другие русские топонимы, судя по всему, неизвестен. Мыс, по сообщению И.Кобелева, был назван так В.Берингом: «Серце камнем именовано, флота капитаном Беренгом...по находящемся на нем каменной горе вид Серце имеющей Серце камень назван»[Ефимов 1950, 265]. Название это есть на картах Кобелева и Дауркина [Атлас 1964, : 89,114]. Оно сохранилось до сих пор и помещается на лоцманских картах залива Креста.

Идентификация с Сердце-Камнем в районе Залива Креста позволяет понять и идентифицировать и второй топоним, прочтенный нами в рукописи не как Манчеген и не как Mantschchen, т.е., видимо, Манчхен, а как Maetschchen, или по-русски Маэчхен [Арутюнов, Крупник, Членов 1982, 88; Членов 1988, 67-68]. Наш вариант прочтения основан на различении скорописного готического написания латинской буквы e, и очень напоминающего его написания буквы n. Оригинальное звучание этого топонима (Маэчхен, если читать ae. как две раздельные фонемы, или Мэчхен, если трактовать их как умлаутный a) не ם'ךןמעоставляет сомнения в том, что речь идет об острове-косе Мээчкын, лежащем у восточного входа в залив Креста непосредственно под упомянутой горой Сердце-Камень. Название это на карте Дауркина звучит как «Мечечхын» (по прочтению А.В.Ефимова [Атлас 1964, 89], а на карте Кобелева - «Меэчхин», то есть так же, как у Мерка и как в современном произношении [Федорова 1971: рис.1]. На Мээчкыне сохранились до сих пор два моржовых лежбища на западной и восточной оконечностях острова. Именно здесь находились последние по северному берегу Анадырского залива поселки оседлых морских зверобоев по известным описям побережья, начиная с XVIII в. и до прихода советской власти. Сюда в лежащий на берегу пролива между Мээчкыным и материком поселок Нутапенмен в середине 1920-х гг. переселилась с мыса Чаплина группа унгазигмит из клана лякагмит. Северо-западная граница первого «наречия» вполне совпадает, таким образом, с известной нам границей оседлого аборигенного населения. Восточную границу К.Мерк помещает в стойбище Айган или Uigin. Наше прочтение оригинала подтверждает версию З.Д.Титовой, т.е. Uigin, а не более раннюю трактовку этого топонима как Айган). Мы полагаем, что топоним Уигин может быть идентифицирован с эскимосским поселком Унгазик на мысу Чаплино, носящим по сей день чукотское наименование Унгиин. Наиболее вероятным источником информации для К.Мерка в отношении южноэскимосского ареала был переводчик экспедиции казачий сотник Иван Кобелев, бывавший на Чукотке и до экспедиции 1791г. На его карте, изданной Палласом на немецком языке в 1783г., т.е. до путешествия Мерка, Унгазик обозначен как Ugiin (на русских вариантах, опубликованных впервые в 1784г. - Угыин и Угинях), где латинское g следует полагать, обозначает назальный ng.; простая метатеза или описка легко превратила Ugiin в Uigin у Мерка. Поэтому можно локализовать мерковское первое наречие на северном берегу Анадырского залива от Мээчкына до Унгазика, где в районе между Сириныком и Нунлиграном еще в конце 19в. был распространен старосиреникский язык. С ним вполне резонно и идентифицировать это наречие.

Расхождение с известной нам картиной более поздних языковых границ в отношении этого первого "наречия" наблюдается лишь в бухте Провидения, т.е. между Вутееном-Сириныком, в котором побывал Кобелев, и Унгиыном-Унгазиком. В этом районе в XIX в. расселялись эскимосское племя аватмит и племенные группы аткалхагмит и имтугмит, говорившие на диалектах чаплинско-эскимосского языка. Немного восточнее между бухтой Провидения и бухтой Ткачен жили такие небольшие племенные группы и племена, как кивагмит, тасигмит и нангупарагмит. В отношении аткалхагмит нам удалось еще зафиксировать смутные воспоминания о том, что их предки некогда переселились в район мыса Лесовского в бухте Провидения с острова Св.Лаврентия. «Часто старшие наши рассказывали, что наши атк’алъх’аг’мит когда-то приехали с Сивукака. У отца прадедушки, наверное, оттуда - так я слышала. Но при мне нас всегда называли атк’алъх’аг’мит и никогда не говорили, что мы - сивук’ах’мит. Это мы только по рассказам знаем, что предки наши давно оттуда... И родственников, вроде, у нас там нет, не слышали мы» (Крупник 2000 : 451). Похожая традиция сохранилась и у переходной чукотско-эскимосской группы нангупарагмит. «Я так слышал: раньше говорили, что эти нанупаганские годах в десятых или в восьмисотых с (острова) Лаврентия приезжали, с той стороны. И вот мы последние, кто от них остался, и назывались нан’упагаг’мит, - такая национальность, вроде. Нан’упагак’ - место там, ихнее место; там они раньше жили. Поселок, наверное. Остров Лаврентия ведь большущий! Там много народу жило. Но это давным-давно было…задолго до нас это все было» (Крупник 2000 : 452). Это предание подтверждается наличием топонима Нанупагак на современной карте острова Святого Лаврентия. О происхождении имтугмит ничего не известно, хотя есть смутные намеки, что и они как-то связаны в преданиях с островом Святого Лаврентия. У кивагмит такие предания не сохранились, но примечательно, что в конце XIX - начале ХХ в. в голодные годы большая часть членов этого племени переселилась на остров святого Лаврентия, где их потомки, сохранившие этноним кивагмит, живут по сию пору. Там же живут и некоторые семьи аватмит. Похоже, что именно район бухты Провидения вплоть до конца XIX в. был зоной интенсивных и, видимо, мирных контактов с островом святого Лаврентия, где оседали различные волны выходцев оттуда. Реконструкция генеалогий представителей этих племен и племенных групп позволяет утверждать, что во второй половине XIX в. они жили в местах своего традиционного расселения вокруг бухты Провидения и говорили на различных говорах аванского диалекта чаплинско-эскимосского языка. Возможно, что в первой половине позапрошлого века там еще бытовал в какой-то форме старосиреникский язык, который затем был вытеснен чаплинским языком переселенцев с острова святого Лаврентия. Если это так, то граница между старосиреникским и чаплинским в конце XVIII в. могла действительно проходить недалеко от Унгазика.

Более сомнительно, что в то время старосиреникский язык был распространен на северо-запад вплоть до Мээчкына. Тот же Кобелев помещает на своей карте на северном берегу Анадырского залива населенный пункт Еймелян, очевидно тождественный сегодняшнему чукотскому поселку Энмелен на мысу Беринга. Его эскимосское название - Такывак сохранилось по сию пору в эскимосской среде. Употребление Кобелевым чукотского топонима, скорее, указывает на то, что уже в то время там, а соответственно, и далее на запад, могли говорить на чукотском языке. Очевидно, информанты Мерка указали ему на западную границу «оседлых чукоч», а не языка. Другое дело, что в сознании многих, в том числе, как можно полагать, и самих эскимосов, понятие «сидячие чукчи» ассоциировалось с эскимосским языком. Около 20 лет назад на острове Святого Лаврентия была издана учебная книга для чтения для школьников. В ней есть характерный перечень поселков на российском берегу, обозначенный как «поселки сибирских юпиков в СССР». Первым в этом списке идет как раз Энмелен под его эскимосским названием Такывак [Walunga 1986 : 17]. Можно предположить, что в сознании жителей американского острова Энмелен до сих пор воспринимается как часть эскимосской земли и в этом сохранилось воспоминание о сравнительно недавнем распространении там чукотского языка. Но это лишь предположение. Не исключено, что старосиреникский язык был действительно распространен шире, чем впоследствии. Единственное направление, в котором можно ожидать такого распространения в прошлом - это конечно, на северо-запад от современных Сиреников. Вообще же конец XVIII в. - время уже разорванного чукотскими вкраплениями эскимосского ареала. На берегу Берингова пролива это прослеживается неплохо, резонно полагать такую же картину и на берегу Анадырского залива.

2. Второе наречие, т.е. чаплинско-эскимосский язык, было распространено от стойбища Уигин, т.е. как мы полагаем, Унгазика, до стойбища Пуухта, лежащего несколько севернее бухты Св.Лаврентия. Этот топоним легко идентифицируется, опять-таки на базе чаплинско-эскимосской топонимики. Бухта Пуухта - современная бухта Поутэн, по-наукански называемая Пихтук', по-чаплински Пувухтак', по-чукотски Пуу'тэн [Леонтьев, Новикова 1989, 313]. На карте Дауркина она обозначена как Пухтын, или Пуугътынъ в прочтении Леонтьева [Леонтьев 1969, 103], у Кобелева - Puchan, Пухатн и Пухтан. Написание Мерка более всего напоминает по звучанию именно чаплинский вариант этого топонима, что хорошо объяснимо, учитывая, что под «вторым наречием» он понимает именно чаплинский язык. Бухта действительно расположена несколько севернее залива Св.Лаврентия. Полевые исследования автора статьи и И.Крупника позволили установить, что представители разных кланов чаплинских эскимосов унгазигмит сохранили воспоминание о том, что на участке побережья между бухтой Лаврентия и выступом мыса Дежнева в каком-то отдаленном прошлом жили их предки. Так, в клане армарамкыт существует предание о том, что часть его членов восходит к людям, которые когда-то жили в заброшенном уже давно селении Кайкак у мыса Литке. Можно добавить, что и далее к северо-востоку между бухтой Поутэн и стойбищем Кэнгискун (Дежнево) на южной стороне перешейка, соединяющего Уэлен с берингоморским побережьем, сохраняются топонимические следы бывшего распространения чаплинско-эскимосского языка. В качестве примера можно привести название мыса и древней стоянки Нынглувак на мысу Верблюжьем к северу от бухты Поутен рядом со знаменитым Эквенским могильником. Этимологически оно легко возводится к чаплинскому нынглу ‘землянка’. Хотя местность находится в непосредственной близости от выступа мыса Дежнева, где, как известно, был распространен науканский эскимосский язык, науканская этимология не обнаруживается здесь, так как ‘землянка’ по-наукански звучит как ынглу без инициального н-. Известно, что в XIX и ХХ вв. в Унгазике был практически выморочный сейчас клан нынглувак. Не исключено, что и он был обязан своим названием указанному топониму, а не просто апеллативу нынглу, что могло бы интерпретироваться как «земляночные». Другое дело, что в конце XVIII в. ареал бытования этого языка в границах, указанных Мерком, уже не был сплошным и разбивался чукотским ареалом как раз в районе бухты Лаврентия и Мечигменской губы, т.е. там, где и побывал, Мерк и где он вел свои наблюдения и записи.

Так что бытование чаплинского языка на значительном удалении к северо-востоку от его известных к концу XIX в. границ находит еще и историко-этнографическое подтверждение.

3. Третье наречие, «панкуйское» или «Pankniskoi», прочтено нами как Paekeiskoi, т.е. паэкское, или «паэкейской» по той же причине сходства готических литер e. и n. в скорописи. В этом прочтении нетрудно узнать русское слово «пээкский», или «пээкской», применявшееся до начала XX в. к науканцам, их языку и их земле, в частности, к ее южной оконечности. На картах Дауркина и Кобелева этого названия нет, но история его хорошо прослежена в специальном исследовании В.А.Леонтьева [Леонтьев 1969]. Вероятно, здесь мы имеем первый случай применения этого слова к науканцам. В дальнейшем именно этим словом называли науканцев В.Богораз, В.Миллер и Н.Гондатти [Гондатти 1897; Миллер 1897; Bogoraz 1909].

На это указывают и топонимы Нухин (Nuchin) и Пэеки, или Прекы (Peaeky). Нухин легко идентифицируется с Науканом, называемом по-чукотски Нуукан, по-наукански Нувукак', по-чаплински Нывукак'. Второй топоним прочтен нами так же, как и З.Титовой, т.е. Peaeky, или Пеэки, а не Прекы. Совершенно очевидно, это тот же Пээк, от которого образовано прилагательное «пээкской». Этот корень сохранился в официальном названии южного мыса выступа Дежнева - мыс Пээк. Так он называется по сей день на морских картах и лоциях, хотя местному населению, эскимосам и чукчам, он сейчас неизвестен. На нем, несколько южнее Наукана лежал раньше старый науканский поселок Нунак, исчезнувший в начале ХХ в. Возможно, что его чукотское название, кроме Нунегнин, как он зовется у Дауркина и Кобелева, как и сегодняшними жителями Уэлена и Инчоуна, звучало также и Пээк по мысу. Это делает допустимым идентификацию Пээки с Нунаком, что дает нам упоминание в третьем наречии двух основных науканских поселков более позднего времени - Наукана и Нунака. Прочтение названия Менгихениткин не вызывает никаких разногласий. Сейчас оно не употребительно среди местных жителей, чукчей и науканцев. Фонетический облик этого слова явно чукотский, формант менги- следует возводить к чукотскому апеллативу мейнгы ‘большой’. По аналогии с Кигининыткын, восточной оконечностью острова Аракамчечен, топоним Менгихениткин можно трактовать его как «большую оконечность», т.е. крайнюю восточную точку Евразии, мыс Дежнева. Все данные, таким образом, указывают на то, что мерковское третье наречие - это науканский эскимосский язык, располагавшийся в именно на выступе мыса Дежнева вплоть до середины ХХ в.

4. Четвертое наречие названо самим Мерком как уэленское, причем, по-русски, как и предыдущее, с русским суффиксом. Сомнений его географическое расположение не вызывает. Оно было распространено, если следовать мерковской рукописи, от Северо-Восточного мыса, т.е. мыса Дежнева, и далее по Арктическому побережью до мыса Шелагского, т.е. до современного Певека. Название очевидно по существующему и поныне крупному чукотскому селу Уэлен, расположенному в нескольких километрах к северо-западу от Наукана на берегу Чукотского моря Проблема заключается однако, не столько в географической локализации уэленского языка, сколько в идентификации его с каким-нибудь известным языком. Заслуживают, впрочем, анализа и приведенные Мерком границы для уэленского языка. В современном Уэлене и на всем берегу Чукотского и Восточносибирского морей далее к западу коренное население сейчас говорит на чукотском языке. Некоторые топонимы, правда, свидетельствуют об эскимосском субстрате [Вдовин 1961; Меновщиков 1963; Меновщиков 1971; Меновщиков 1972; Леонтьев, Новикова 1989], но никаких живых следов эскимосского языка там не сохранилось. Что касается пределов распространения в конце XVIII в., то в рукописи содержится противоречие на этот счет. Уэленский отмечен как язык оседлых чукчей. В другом месте рукописи о них сообщается, что «стойбища оседлых простираются от мыса Сердце-Камень почти до Шелагского мыса. За Колючинской губой имеется только два стойбища, из которых последнее, у устья реки Ekechta лежит недалеко от Kchwat-Weiam и носит название Rirkai-Pija» [Титова 1978 : 99]. Аналогичные сведения находим и в дневнике самого И.Биллингса: "Чукчи сообщили нам, что между устьем реки Карпи и устьем реки Екихтумы на берегу Ледовитого моря стоит последнее жилище сидячих чукчей, именуемое Reer-Karpee, а далее от сего селения до Чуванской бухты по берегам Ледовитого моря нет никакого жилья, принадлежащего чукотскому сидячему народу" [Титова 1978 : 57]. Соответственно, этот язык мог быть распространен в то время не до Шелагского мыса, т.е. современного Певека, а до современного Рыркайпия на мысу Шмидта, примерно в 500 километрах к востоку, где и сегодня находится самое западное селение чукчей морских охотников. Второе стойбище между мысом Шмидта и Колючинской губой могло быть или Ванкаремом, или Онмыном, так как более там нет мест, пригодных для основания постоянного берегового поселка, если судить по проведенным мною наблюдениям за этим берегом с воздуха. В итоге можно полагать, что в конце XVIII в. уэленский язык распространялся на северный берег от Уэлена до входа в Колючинскую губу и в двух еще поселках далее на запад.

Источники появления разных глосс в материалах экспедиции Биллингса

Экспедиция 1785-1795гг. собрала помимо описательных данных еще и непосредственный языковой материал в форме вокабуляриев. Один из них, известный как «вокабулярий Робека», содержит несколько сот слов, однозначно определяемых как наиболее ранний памятник науканского языка [Сарычев 1811, Приложение]. Нами изучен оригинал этого вокабулярия, хранящийся в рукописном отделе Государственной публичной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге в фонде Аделунга [ГПБ, отдел рукописей и редкой книги ф.7 (Аделунга) № 131]. В публикации в книге Сарычева, изданной в начале позапрошлого века очень много опечаток и неправильных русских транслитераций, оригинально записанных латинским шрифтом глосс. Академическая публикация лингвистического материала конца XVIII - начала XIX вв. весьма желательна и, хочется думать, найдет вскоре своего исполнителя. Этому вокабулярию, составленному доктором М. фон Робеком, сопровождавшим, также как и К.Мерк, экспедицию в качестве натуралиста, в рукописи дано весьма неопределенное наименование: «Aiwanskija, eines Tschuktschisches Stammes, an der Kueste, wo der Anadyr in das Meer faellt - aus Woerterbuecher, welche Herr Doktor Rohbek verfertigt hat. Herr Etatsrath von Rohbeck», то есть «Айванский, одного из чукотских племен, на побережье, там, где Анадырь впадает в море - извлечен из словников, составленных г-ном д-ром Робеком. Статский советник Фон Робек». Известно, что Робек не сопровождал Биллингса и Мерка в их сухопутном путешествии через тундру в Нижне-Колымск, а остался с Г.Сарычевым и продолжал с ним морское плавание. В устье Анадыря они никогда не были, и вообще Робек был на чукотском берегу всего несколько дней, пока суда стояли на рейде у северного берега залива Лаврентия. Идентификация зафиксированного в этом словнике языка, вернее, пределов его распространения, во многом зависит от того, где и как во время этой короткой стоянки Робек записал свой словник.

Напомним, что И.Биллингс и Г.Сарычев на корабле «Слава России» прибыли в залив Лаврентия 4 августа 1791г. Представляется вполне возможным определить место их стоянки там. «При самом входе в губу Св.Лаврентия 4 августа 1791г. по правой стороне на берегу видели несколько летних чукотских юрт сидячих чукоч, расположенных при устье небольшой речки, называемой Унягма» [Сарычев 1811 : 182]. В этом названии легко угадывается местность и поселок, впоследствии ставшие известными под названием Нунямо. В различных материалах XIX в. этот топоним часто звучал как Нунягмо, что весьма похоже на сарычевское Унягма. Поселок этот, куда к береговым чукчам были подселены в 1958г. жители Наукана, окончательно был закрыт в 1975г. «Пройдя до 4,5 миль внутрь губы... встали на якорь близ правого берега и низменного мыса, на коем поставлены 4 шалаша, или чукотские летние юрты... Сие селение состоит из четырех шалашей, сделанных из жердей и китовых костей и покрытых сверху моржовыми шкурами». [Сарычев 1811:182]. В этом втором поселке так же легко угадывается поселок, ставший впоследствии известным под русифицированным названием Пинакуль. Именно Нунямо и Пинакуль вслед за этим плаванием становятся на весь XIX и начало XX в. постоянными стоянками всех судов, заходивших в залив Лаврентия. Только в советский период центр района этого залива переносится вглубь бухты на южный ее берег в чукотское стойбище "оседлых чукчей" Катрыткино (эскимосское Кыши, в нотации Мерка Gartschocher) [Титова 1978 : 145]. Сейчас на этом месте находится село Лаврентия, районный центр Чукотского района. Суда простояли в заливе Лаврентия 10 дней, после чего маршруты двух руководителей экспедиции разделились. 14 августа Г.Сарычев на своем судне покинул Чукотку, ушел на Алеутские острова и больше в район Берингова пролива не возвращался. Вместе с ним, что важно для нашего исследования, ушел и М. фон Робек. И.Биллингс же в сопровождении К.Мерка 13 августа сошел на берег и отправился по суше из Мечигменской губы в Нижнеколымск. Соответственно, 13 августа разделились и пути двух натуралистов - Робек ушел на корабле на Алеутские острова и более не возвращался на Чукотку, а Мерк с Биллингсом отправился в знаменитое сухопутное путешествие.

Но еще 4 августа, в день прибытия на Чукотку, К.Мерк вместе с И.Биллингсом сошли на берег и переночевали в Нунямо. Они вернулись на корабль 5 августа, причем К.Мерк сообщает: «Чукчи стали приезжать на корабль. Среди них были оседлые, а другие владели оленями (чаучу), кочующие, постоянно меняющие место жительства. Они раскинули свои летние стоянки в двух местах по южному берегу бухты. Приехал также переводчик Дауркин с чукчами, которые живут дальше отсюда. На многих байдарах они приехали торговать в первый упомянутый поселок (Пинакуль - авт.). Здесь они вытащили лодки свои на берег и использовали их в качестве укрытия. Господин Робек сел с ними записать все, что можно было, расспрашивая их. Впоследствии во время нашего медленного путешествия у меня было много свободного времени, чтобы развить и исправить эти заметки» [Siberia 1980:195]. Этот расчет показывает нам время и место, когда М. фон Робек составил

свой словник науканского языка. Это могло произойти только на берегу у Пинакуля в заливе Лаврентия между 4 и 12 августа 1791г. Среди торговцев, собравшихся там и "живущих дальше оттуда", следует полагать, была и науканская байдара. Пределы распространения этого языка по данным той же экспедиции, как мы видели, незначительно отличались от недавних. Записанный им словник Робек взял с собой, на что указывает то, что его оригинал оказался впоследствии у Сарычева, который и опубликовал его в своей книге, в то время как записи Мерка по окончании экспедиции были сразу отданы Палласу и к Сарычеву не попали, о чем он сам с сожалением пишет [Сарычев 1952:233]. Упоминая о своих дополнениях и исправлениях, Мерк имеет в виду, определенно, не словарь, над которым он, как мы увидим, не работал, а этнографические заметки, которые, он возможно, тогда же начал делать вместе с Робеком. Упоминание Анадыря при этом словнике явно позднего происхождения, возможно, сделанное не самим Робеком, а кем-то из не очень осведомленных читателей его рукописи.

Остается прояснить еще один вопрос: откуда черпал свою информацию сам К.Мерк, никогда не бывавший в Уэлене? Во-первых, вполне вероятно, что еще вместе с Робеком он встретил в Пинакуле не только науканцев, но и бывших там уэленцев - но это чистое предположение, подтверждаемое разве только словами Мерка, что в дальнейшем он «развивал» то, что было записано Робеком, а не просто писал свои собственные заметки. Иные намеки на источники этих знаний дают нам данные из дневника мерковского путешествия. 13 августа 1791г., как я упоминал выше, два отряда, один под руководством Биллингса, в котором был Мерк, а другой под командованием Сарычева, в котором остался Робек, разошлись. Биллингс примкнул к аргишу кочевого старейшины Имлерата Киренева, явного ставленника Дауркина, им же и приведенного к Биллингсу. Напомним, что Имлерат вместе с Дауркиным убедили Биллингса отказаться от плана морского путешествия в устье Колымы под предлогом непроходимости забитого льдом морского пути, за что осуждал командира Сарычев. В то время, когда Биллингс и Мерк отправились в сухопутное путешествие, другой переводчик экспедиции Иван Кобелев, так же как и Дауркин, бывалый человек на Чукотке, находился как раз где-то в районе Уэлена, откуда он ездил на острова Диомида и Кинг. Его целью было подготовить чукчей к прибытию русских судов. Кобелев первоначально ничего не знал об изменении планов Биллингса и ожидал его там, где предположительно бытовал интересующий нас язык, т.е. в районе Уэлена. Его уведомил о перемене планов посланный на его поиски сержант Гилев. С 21 по 23 августа Гилев находился в Уэлене и, не найдя там Кобелева, двигался на байдаре далее на северо-запад. Там он постоянно встречался с уэленцами. Например, 15 сентября, через месяц после отплытия из Уэлена, он наблюдает схватку, в которой убивают одного уэленца. Возможно, уэленцы сопровождали его на байдаре. Спутниками Гилева постоянно были разные эскимосы - из бухты Пуухта или американская женщина, везомая для продажи [Титова 1978 : 106]. Впрочем, Кобелев узнал о том, что Биллингс движется по суше не от Гилева, а от посланных ему навстречу чукчей и соединился с поездом Биллингса у Колючинской губы 5 октября. Туда он прибыл в сопровождении «оленьего старшины» Погранчи, явного противовеса Имлерату, и «двадцати чукоч от бухты Колючин», среди которых почти наверняка должны были быть его спутники по путешествию в Берингов пролив и Америку, то есть уэленцы [Титова 1978 : 146].

Известно далее, что после этого Биллингс и Мерк покинули аргиш Имлерата и перешли к Кобелеву и Погранче, с которыми ехали далее до самой Колымы, чем обрекли своих товарищей, оставшихся у Имлерата и Дауркина на издевательства. Таким образом, Мерк путешествовал в компании Кобелева и

andего спутников, пришедших к ним из района Колючинской губы, то есть, скорее всего, с северного побережья нынешнего полуострова Дауркина. Кобелев явно и был переводчиком в своем не очень большом по сравнению с Имлератом поезде. На присутствие переводчика говорит и русская форма некоторых топонимов и названий языков в рукописи Мерка. Не забудем также упомянуть, что еще до соединения с отрядом Кобелева к аргишу присоединились несколько диомидовских эскимосов, рассказывавших путешественникам об Аляске [Титова 1978 : 55; Сарычев 1952 : 244]. Таковы могли быть источники мерковских данных.

Таким образом, науканский язык, оказался впервые документированным в конце XVIII в. М. фон Робеком. Аналогичный список слов был составлен и для чаплинско-эскимосского языка примерно в те же годы, хотя и вне рамок экспедиции Биллингса. Его автором был губернатор Камчатки Кошелев, совершивший в 1805г. никак не освещенное никакими источниками, известными нам, сухопутное путешествие до Чукотского полуострова, где он провел свое исследование, результаты которого почти без всяких комментариев опубликованы в книге о плавании И.Крузенштерна [Крузенштерн 1809-1812, приложение]. Этот словник, также осмотренный нами в оригинале в том же самом фонде Аделунга и не менее робековского нуждающийся в хорошем академическом издании, составлен не на немецком, а на русском языке. Назван он «Словарь сидячих чукоч, живущих на Чукотском носу». Если полагать, что под выражением "Чукотский нос" понимается современный мыс Чукотский (эск. Aasaq или Yuwaget), т.е. самая южная оконечность Чукотского полуострова, то тогда название, данное Кошелевым, указывает всего лишь на тривиальный факт, что в южном ареале расселения азиатских эскимосов, в районе мерковского второго наречия, язык был тем же, что и сейчас, т.е. чаплинско-эскимосским. Если же полагать, что менее вероятно, что под "Чукотским носом" понимается современный мыс Дежнева, то тогда нельзя исключить вероятности того, что список Кошелева также отражает идиом, названный Мерком "уэленским". Выяснение этой проблемы требует проведения специального лингвистического анализа кошелевского словника, как и прояснения вопроса о том, когда и куда он ездил. Что же касается старосиреникского языка, или первого «мерковского» наречия, то он оказался недокументированным еще сто лет, пока впервые его не зафиксировали Гондатти и Миллер в самом конце XIX в. [Гондатти 1897; Миллер 1897 ].

Идентификация глосс, помеченных литерой «u» в рукописи К.Мерка;

Наконец, уэленский язык, если не принимать в расчет словник Кошелева, был в первый и в последний раз документирован К.Мерком, причем материалы эти впервые опубликованы полностью только в 1978г. Уже И.Вдовин в своей ранней работе предположил, что глоссы, разбросанные в цитированной рукописи К.Мерка об обычаях чукчей и помеченные литерой «u», относятся к уэленскому языку. «Данные К.Мерка, - пишет И.Вдовин, приведя четыре эскимосские глоссы, из которых одна, uluun 'копье' очевидно чукотская и не помечена соответствующей литерой самим Мерком, - бесспорно устанавливают наличие носителей эскимосского языка в селе Уэлен, ныне заселенном чукчами» [Вдовин 1954 : 77]. Сделав это справедливое утверждение, И.Вдовин не поставил, однако, следующий вопрос - что же за эскимосский язык был в Уэлене? Ответ на него безусловно был бы неожиданным - этот язык был частью не науканского или инупиакского, как естественно было бы предположить, исходя из географического положения Уэлена, а чаплинского. К этому выводу независимо друг от друга пришел как автор данной работы, так и М.Краусс, но ни тот, ни другой не опубликовали до сих пор аргументацию этого неожиданного вывода. Само же утверждение о том, что глоссы уэленского языка относятся к чаплинско-эскимосскому впервые было опубликовано нами в одной из ранних работ, но также без достаточной аргументации [Членов 1988, 67-68].

Между тем, этот нетривиальный вывод, возможно, обратил на себя внимание и других исследователей. Издатель и переводчица рукописи Мерка З.Д.Титова в примечании к словам Мерка «...на увеленском наречии, по которому составлен словарь» пишет: «Здесь Мерк имеет в виду словарь 12 наречий, опубликованный в книге Г.А.Сарычева «Путешествие флота капитана И.Биллингса через Чукотскую землю...», Спб. 1811», т.е. отсылает нас к науканскому словарю Робека [Титова 1978 : 100]. Но глоссы в рукописи Мерка совсем иные, нежели робековские, так что даже, если Мерк и называет «робековский» язык «увеленским», что, по нашему мнению, неверно, остается необходимость идентифицировать, как же расшифровывается литера «u», стоящая в рукописи после многих "чукотских" слов.

Мы полагаем, что эту литеру следует без сомнения читать как «увеленский». В одном случае Мерк приводит название острова Большой Диомид вначале на чукотском языке как Imaglin, а затем на «увеленском» - Imaeklin [Титова 1978 : 100]. Общераспространенное эскимосское название этого острова - Имак'лъик' Imaqlliq, где вместо чукотского -g-. в слове Имаглин имеем задненебный эскимосский -q-. Второй «уэленский» топоним Imaeklin, приводимый Мерком, по этому признаку напоминает чаплинско-эскимосский, несмотря на конечное чукотское -n. Но более того, сразу этим топонимом Мерк ставит литеру "u" и поясняет тут же "…на уэленском наречии, по которому составлен словарь" (Титова 1978 : 100). Это, по нашему мнению, прямая расшифровка самим автором, что литеру "u" следует понимать как аббревиатуру от слова "уэленский" и никак иначе. Что касается ссылки на словарь, то это либо указание на словарь, который мог быть, как мы полагаем, составлен самим Мерком во время его сухопутного странствия и затерялся впоследствии, либо просто отсылка на слова рукописи, обозначенные литерой «u», проставленной сразу после запятой, которой оканчивается соответствующее слово. Эта отсылка дана при первой же глоссе, имеющей различающиеся чукотский и эскимосский варианты, что еще раз подтверждает то, что в дальнейшем следует понимать такие глоссы как уэленские. Дальше при одной из следующих глосс мы опять имеем прямую расшифровку: «то, что они кричат при жертвоприношениях, называется Wajowajungwai, а на уэленском наречии Tauwatauato» [Титова 1978 :103]. Обе эти цитаты, как нам представляется, не оставляют сомнений в том, что литеру «u» следует читать как аббревиатуру от слова «уэленский» и никак иначе.

Рукопись завершается двумя словниками, из которых один называется "Слова чукотского языка, встречающиеся в тексте К.Мерка о чукчах", а второй – "Слова эскимосского языка, встречающиеся в тексте К.Мерка о чукчах (с литерой "u")" [Титова 1978 : 152-154]. Оба они были составлены самой З.Д. Титовой очевидно для удобства последующих исследователей мерковского текста. Я с радостью благодарю ее здесь за это от лица всех, кто пользовался этими словниками. Однако, ее второй список нуждается в некоторых комментариях. Он насчитывает 74 позиции, однако, не все они помечены литерой "u" непосредственно в тексте рукописи. Дело в том, что З.Д.Титова по неизвестным причинам не опубликовала часть рукописи на рукописных страницах 32 recto и verso. Текст на этих страницах остался непереведенным, но глоссы из него она ввела в составленные ею списки. Это следующие слова: gamyjik 'нарты', gatypagyt 'гага', kokawa 'крытые нарты', khoren 'ручной олень', kuingit 'ручной олень', nachschak 'тюлень', nachtschalueta 'деревянная коробка для огнива', nelvyl 'стадо', nilkhat 'баклан', pariak 'белуга' [1], sikit 'евражка, полярный суслик', tschukak 'китовый ус', tungtu 'дикий олень', uliahak 'песец', waliamnak 'оселок'. Очевидно, что некоторые слова здесь просто чукотские. Таковы khoren, kokawa и nelvyl. Все они относятся к кочевому быту, скорее, чем к охотничьему, но не исключено, что они могли употребляться как заимствования и в эскимосской речи. Остальные слова несомненно эскимосские и мы ниже сочли возможным рассматривать их в общем корпусе эскимосских слов. Другая часть словника извлечена из рукописи, но в ней лишь сказано, что они употребляются оседлыми чукчами, без указания, что речь идет именно об уэленцах. К таким словам относятся следующие глоссы:

1. 'одежда' kachlibagyt[2] (у Мерка: "свою одежду называют они Kerker, а оседлые – Kachlibagyt" – без пометки "u" [Титова 1978 : 124]). Это – безусловно эскимосское слово, звучащее примерно одинаково и в чаплинско-эскимосском, и в науканском[3]: CSY qallevaget ‘женский меховой комбинезон, керкер (мн.число)’, qallevagek ‘женский меховой капюшон (ед.число)’ N qallivik ‘женский меховой комбинезон’; qallivaget 'женская одежда'

2. 'кухлянки, широкие верхние парки' mackak (у Мерка: "Kuklaencke называются они у русских, Utitschghin – у оленных и Mackak – у оседлых" - без пометки "u" [Титова 1978 : 111]). Эта глосса имеет очевидное соответствие в чаплинско-эскимосском: maqak ‘двойная широкая кухлянка из тонких шкур молодых оленей, надевается поверх обычной кухлянки’. В науканском мне не удалось найти соответствия, но, возможно, это объясняется несовершенством словаря, которым я пользовался и недостаточным знанием языка прежде всего мною самим, а, вероятно, и моими науканскими информантами. Обращает на себя внимание, впрочем, наличие в науканском однокоренного глагола maqaghqaqa со значением 'кутать, утеплять

3. 'теплые полога' ulit (у Мерка: "Iniri, а у оседлых Ulit" - без пометки "u" [Титова 1978 : 105]). Это слово также эскимосское, хотя семантика его отличается от мерковской. В сегодняшних чаплинском и науканском полог обозначается словом aagra, значение же этого слова другое: CSY uliik ‘одеяло (дв.число)’; uliget ‘одеяла (мн.число)’ N ulik 'покрывало', ulikutaq 'одеяло'. Обращает на себя внимание то, что в уэленской глоссе множественное число образовано не по чаплинской модели, т.е. не от основы 4-го типа (ср. aghneq (sing.) – aghneghet (pl.), а от основы 5-го типа (ср. yuk (sing.) – yuget (pl.), *uliik (dual) – uliit (pl.). Похоже, что такое образование множественного числа более свойственно науканскому, чем чаплинскому.

4. зимнее жилище kjaigit (у Мерка : "Зимние жилища оседлых чукчей называются Kjaigit, а у оленных чукчей – Gleirat" - без пометки "u" [Титова 1978 : 106]). Соответствие этой глоссе мы находим на азиатском берегу только в науканском N qaygi 'небольшая землянка, пещера', в то время как в чаплинском для обозначения этого вида жилища употребляется CSY nenglu 'землянка'. Науканское и "оседло-чукотское" qaygi и kjaigit несомненно образованы от широко распространенного по всему эскимосскому ареалу корня *qasgi, наиболее частое значение которого "общинный дом". Насколько можно понять, корень этот не имеет рефлексов из всех эскимосских языков только в чаплинском и старосирениковском. В науканском этот корень присутствует, но сегодня имеет значение "землянка", а не "общинный дом". Характерно, что чукотское qlegran, в котором легко угадывается соответствие мерковскому gleirat, сегодня также означает "большую землянку". Термин носит явно культурный характер, а, соответственно, легко заимствуется. Если бы эта глосса была четко привязана у Мерка к уэленскому, можно было бы предполагать либо заимствование из науканского, или инупиакского, либо, что более вероятно, сохранение в уэленском распространенного рефлекса, утраченного в других чаплинских диалектах.

Эти четыре глоссы, хотя они и не снабжены литерой "u", легко идентифицируются с эскимосскими лексемами. Отметим все же, что они могут происходить не обязательно из уэленского и поэтому они не показательны при анализе этого языка. Сложнее обстоит с несколькими другими словами, также не помеченными литерой "u" в опубликованном тексте рукописи К.Мерка, но включенными в качестве "эскимосских" в сводный список З.Титовой. Это – следующие глоссы:

1. 'так называют русских' lelueromky (у Мерка: "русских оленные чукчи называют Milgitanggitan и, между прочим, называют еще Leluramkitt…что значит "бородатые люди"…оседлые русских называют Lelueromky" - без пометы "u" [Титова 1978 : 100]). Это слово безусловно чукотского происхождения с правильно отмеченным Мерком значением "бородатые, или усатые люди". Примечательно, что оно употребляется как обозначение для русских только в чаплинском: CSY laluramka, laluramke 'русский (ед.число)', laluramket 'русские (мн.число)' N anguyak 'враг, чужеземец, русский'. Науканское anguyak c первоначальным значением 'враг, чужеземец' представляет собой кальку с чукотского tanngetan 'враг, чужеземец, русский'.

2. 'самоназвание оседлых чукчей' nimillaen )у Мерка: "сами оседлые называют себя Nimillaen (живущие на одном месте, оседлые)" - без пометы "u" [Титова 1978 : 98]). Это слово сегодня неизвестно ни в одном из эскимосских языков на азиатской стороне Берингова пролива. Не используется оно, насколько нам известно, и в чукотском языке для обозначения эскимосов или береговых чукчей. Тем не менее, оно встречается в некоторых описаниях Чукотки XIX в. и очевидно этимологически связано с чукотским nem 'жилище'. Напоминает оно также самоназвание оседлых коряков, звучащее в русифицированной форме как нымылан. На возможное бытование этого слова в прошлом в эскимосской среде указывают существующие до сих пор личные имена Нумылин (чапл.) и Номылян (наук.).

Наконец, еще два слова, очевидно, попали в эскимосский список З.Титовой по ошибке. Первое из них – 'маленькие божки' okamak. У Мерка написано следующее:"…у чукчей имеются еще маленькие божки – Gamangau, или Okamak, которых они носят прикрепленными к поясу" [Титова 1978 : 101]. Здесь нет не только литеры "u", но и вообще никакого соотнесения с языком "оседлых чукчей". Очевидно, что здесь просто приводятся два чукотских синонима. В эскимосских языках слова с таким значением нет. В чаплинском ukamaq 'буксировка судна вдоль берега', в науканском есть однокоренное ukamaghhte 'тот, кто тянет лодку по воде'. Второе слово – 'ива лосей' poka-jomrot. У Мерка читаем: "Оленные чукчи называют первую (иву – авт.) Jomrot или Jomrat; оседлые – Okjuet,u; второй вид называют они из-за пушистости Pokata или Poka-Jomrot" [Титова 1978 : 127]. Очевидно, что в данном случае Мерк приводит вариант не эскимосского, а чукотского слова. Никакие аналоги ему в известных нам эскимосских источниках, мы не нашли. Мы не анализировали чукотский словник Мерка, но беглый взгляд на него позволяет предположить, что в нем могут быть отдельные глоссы эскимосского происхождения. Таково, например, слово в написании Мерка aengaengyeli со значением «шаман», весьма напоминающее CSY alignalghi с тем же значением [Титова 1978 : 103].

Место уэленского языка среди языков Чукотки

Таким образом, весь корпус глосс, однозначно помеченных К.Мерком литерой "u", составляет не 74, а 63 слов. Ниже представлен их лексический анализ, представляющий собой сравнение с однозначными или близкими словами чаплинского и науканского языков. Наверное, было бы небезынтересно привести и данные из центрально-аляскинского юпика и инупиака, однако, автор недостаточно владеет ими.

12 глосс в корпусе уэленских слов - названия месяцев, наиболее трудно идентифицируемые с соответствующими названиями в других языках азиатских эскимосов. Следует отметить, что названия месяцев в эскимосских языках варьируют не только в разных языках, где они зачастую образованы от совершенно разных корней и соответственно понятий, но и нередко в пределах одного и того же языка. Примером тому могут служить записи названий месяцев в CSY разными авторами, в том числе и мои собственные полевые записи, от разных информантов и в разных поселках [Рубцова 1971; Shinen 1976; Вахтин, Емельянова 1988; Sivuqam Nangaghnegha 1985; Крупник 2000]. Нередко они дают совершенно разные названия. Идентификация мерковских глосс в том числе и поэтому представляет большой интерес и немалую трудность. Предварительное сопоставление этих названий и принятых сегодня эскимосских названий месяцев было проведено сотрудниками Аляскинского центра аборигенных языков при Фербенкском отделении Аляскинского университета М.Крауссом и С.Джекобсоном. Ниже мы продолжаем этот анализ, во многом присоединяясь к их выводам.

· U edscheachtschu 'январь'. М.Краусс полагает, что это - искаженная передача чаплинского CSY nazighaghhsiq или N nayyughaghhsiq 'месяц появления бельков нерпы’, примерно февраль; образовано от основы *nazighaq 'детеныш нерпы'. Здесь, как и во многих других уэленских глоссах и вообще всех эскимосских глоссах, записанных в конце XVIII в. на Чукотке, сохранилось старое эскимосское ч, сейчас повсеместно перешедшее в с;

· U tailuechtschuch 'февраль'. М.Краусс сопоставляет с CSY teghiigluggsiq, или teghiigluggsaghviq 'месяц появления детенышей лахтаков, прибл. март', от основы teghigluk 'выпороток лахтака'. Это укладывается в последовательность месяцев и фонетически более оправдано, чем предыдущая идентификация; в N этому времени года соответствует imlavik, образованный от основы imlaa 'белая шкурка выпоротка'.

· U tlioghwit 'март'. Это слово легко отождествляется с чаплинским CSY lluughvik 'месяц бросания камней из пращи’, образовано от основы lluk 'закидушка, праща', приблизительно соответствует апрелю; в N этому месяцу соответствует kepnegheghhsiq 'месяц взламывания льда', или по другой интерпретации 'конец зимы' от CSY kepneq 'отрезок' [Крупник 2000:394]

· U nedshechtsch 'апрель'. В нормативном CSY на азиатском берегу этому времени года примерно соответствует месяц ellngaghvik 'месяц ухода воды под лед', или в интерпретации жителей о-ва Св.Лаврентия 'месяц высыхающей тундры". У последних, впрочем, этот месяц соответствует не маю-июню, а июлю [Sivuqam Nangaghnegha 1985 : 126]. Образовано от основы *llnga'течь, просачиваться'. В науканском никакого аналога этой глоссе нами также не найдено. Это слово поэтому остается не идентифицированным, хотя М.Краусс сравнивает его снова с названием первого месяца; следует иметь в виду, что Мерк с трудом осваивал сложную после более простого чукотского эскимосскую фонетику.

· U kiutaghnaet 'май'. Здесь допустимо сопоставление как с науканским kuiget-aaniit, или kuigatanit 'мать рек', так и CSY kiigem-aghnaa 'летняя дева'; форма -aghnaet с характерным звонким увулярным –gh- (в современной латинской орфографии CSY этот звук передается тем же сочетанием литер, что и у Мерка –gh-) скорее подсказывает сопоставление с чаплинским названием, в этом случае с множественным aghnaat и соответственно. kiiget. Другие известные нам источники CSY для этого времени года дают название nunivivik 'месяц сбора травы нунивак (розовой родиолы)'

· U angutoghwit 'июнь'. Аналог этому слову обнаружен только на о-ве Св.Лаврентия, т.е. в зоне CSY. М.Краусс отмечает, что название angotoghvik фигурирует в календаре, составленном для жителей острова миссионером Д.Шайненом, работавшим там в середине 1970-х гг. [Shinen 1976], в книге, составленной самими островитянами, упоминается месяц angutughvik 'месяц собирания растений' не то, как синоним, не то, как частично совпадающий по времени месяц [Sivuqam Nangaghnegha 1985 : 126]. Название этого времени года в N kigyughvik 'месяц сбора конского щавеля'.

· U pelerwit 'июль'. Легко сопоставляется с CSY paliighvik 'месяц увядания растений’, или 'месяц собирания ягод', от основы *paliiq 'увядание'; приблизительно соответствует июлю – августу; науканский аналог опять иной: siqllaghvik 'месяц добывания кореньев', или падающий примерно на то же время ququnivik 'месяц сбора молодых побегов ивы'

· U kmulaewick 'август'. Аналог этому слову обнаружен М.Крауссом опять же только на острове Св.Лаврентия. Д.Шайнен приводит его в записи komlavik, жители острова – kumlavik со значением 'месяц, когда начинает подмораживать', образован от основы *kumla- 'легкий мороз'; на острове Св.Лаврентия соотносится с сентябрем, а не августом [Sivuqam Nangaghnegha 1985 : 126-127]

· U naiwagwit 'сентябрь'. Подобно прошлому месяцу, аналог известен только на острове Св.Лаврентия: у Шайнена naayvughvik, в нотации островитян – naayvaghvik 'месяц, когда замерзают озера', соответствует октябрю. Слово образовано от основы naayvaq 'озеро'.

· U akumuk 'октябрь'. Легко сопоставимо с CSY aqumuq 'месяц солнцестояния’, образован от основы *aqum- 'сидеть', так как в зимние месяцы люди проводят в основном внутри жилища. Соответствует приблизительно ноябрю, в N для этого времени года имеем похожее слово aqumtuq, образованное от той же общеэскимосской основы.

· U kangaingytschik 'ноябрь'. М.Краусс сопоставляет с CSY kaneghyingesiq ‘месяц, когда помещение покрывается инеем’, основано от основы *kaneq 'иней'. Соответствует приблизительно декабрю. В N этому времени года соответствует месяц kanuyasiq, образованный от той же основы.

· U galluebick 'декабрь'. Легко сопоставим с CSY qaluvik ‘месяц ловли рыбы сачком’, образован от общеэскимосской основы *qalu-'ловить рыбу сачком', приблизительно соответствует периоду с ноября по январь; науканский аналог этому месяцу – perughniighvik 'время охоты с наступлением первых снегов'

Приведенный материал анализа названий месяцев, при всей сложности и противоречивости некоторых из идентификаций, не оставляет сомнений в том, что перед нами – вокабулярий названий месяцев чаплинско-эскимосского языка, а не науканского, или какого-нибудь третьего, неизвестного доселе эскимосского языка. Более того, анализ этой лексики приводит нас к неожиданному выводу о том, что внутри CSY уэленский язык находит ближайшие аналогии в диалекте острова святого Лаврентия. Вывод о близости, если не тождественности уэленского и CSY вполне определенно подтверждается и анализом остальных «увеленских» глосс, к которому мы сейчас переходим.

Из оставшихся 54 глосс в 11-и уэленское слово совпадает и с чаплинским, и с науканским. В большинстве случаев это широко распространенные эскимосские корни, давшие в чаплинском и науканском, языках все-таки весьма близких, одинаковые рефлексы. Это – следующие глоссы:

· белый медведь U naenuk CSY nanuq ‘белый медведь’ N nanuq ‘белый медведь’

· женские сапоги U kamgyt CSY kaamget ‘обувь(мн. число)’ kamgek ‘обувь, торбаса (дв. число )’ N kamgek (дв.число ) kamget (мн. число); "торбаза"

· китовый жир U mytschegan CSY mesiiq ‘топленый жир’ N mesiiq ‘топленый жир'

· китовый ус U tschukak CSY suuqaq ‘китовый ус’ N suuqaq ‘китовый ус’

· Месячные U awtuk CSY aawk ‘кровь’; aawggtuq ‘были месячные (прош. время)’ N awk ‘кровь’

· Морж U aiwok CSY ayveq ‘морж’ N ayveq ‘морж’

· Послед U algakpach CSY alghaghhpak 'послед' N alghaghhpaq 'послед'

· Ручной олень U kuingit CSY quyngiit ‘олень (мн. число) ’quyngiq ‘олень’ N quyngiq

· Иголка U sikuk CSY sikuq ‘игла’ N sikuq "иголка"

· Тюлень U nachschak CSY neghhsaq ‘серая нерпа, нерпа-акиба’ N neghhsaq ‘нерпа (видовое название)’

· капюшон U natschahat CSY nasaghak ‘дорожный капюшон, не пришитый к кухлянке (дв. число), nasaghat 'то же (мн. число), nasaq 'капюшон' N nasaghaq 'капюшон', nasaq 'капюшон'

Еще в 9 глоссах соответствующие аналоги уэленскому слову в CSY и в N образованы от одних и тех же корней, но морфология или фонетический облик уэленского слова сближает его с CSY, а не с N:

· Графит U tainagli CSY tagneghli '‘черный красящий камень, которым обычно окрашивают нитки’, tagnelghi 'черный; графит, черный красящий камень' N tangeq 'черный', talngaghrik 'красильный графитовый камень', tangelghi 'чернеющий'

· дикий олень U tungtu CSY tungtu 'дикий олень' N tuntu 'дикий олень'

· костяная удочка U nikschik CSY nakshek ‘крюк, рыболовный крючок, удочка’ N neggsiq ‘деревянная палка с крючком для доставания зверя из воды’; крючок'

· лампа U kannach CSY keneq 'огонь', keneqetaaghek ‘лампа, фонарь’ N ekneq ‘огонь’, eknitaq ‘лампа, фонарь’

· меховая рубашка U atkughat CSY atkuk ‘кухлянка’, atkuget ‘кухлянки, верхняя одежда из оленьих шкур, надеваемая через голову (мн. число )’ N atekuk 'кухлянка'

· мох U packak CSY peqaq ‘болотный мох, употреблявшийся раньше в качестве фитиля в жирнике’ N epeqaq ‘мох’

· нарты U gamyjik CSY qamiyek 'нарты' N qamawk 'нарты'

· штаны U kochligit CSY qulliget 'штаны', qulligek ‘брюки, штаны (дв. число)' N qulliik ‘штаны, брюки’

· нарыв U aningwab CSY aningwaaq 'нарыв, чирей, фурункул' N aningoq 'нарыв'

· U tughnagaityk в словнике переведено как 'прием чужеземцев', однако, контекст, в котором приводится это слово в рукописи [Титова 1978 : 132], описание обряда очищения приехавших в стойбище членов экспедиции, не оставляет сомнений в том, что речь здесь идет не о приеме чужеземцев, как таковом, а об особом ритуале освобождения от зловредных духов. Отсюда ср. CSY tughneghituq 'нет тунгаков, т.е. зловредных духов'. В N tunghaq 'злой дух, черт'

В 14 уэленских глоссах фонетические и этимологические аналоги встречаются именно в CSY, притом, что семантические пары в N образованы от других корней:

· баклан U nilkhat CSY ngeellqaq 'баклан (ед. число); ngeellqat (мн. число) N igurgiq 'баклан'

· белуха U pariak CSY puugzaq 'белуха' N sitoq

· гага U gatypagyt CSY qatepak 'селезень гаги (ед. число)', qatepaget 'белый селезень гаги (мн. число)' N amaghullek 'гага', tegmiapik 'гага', qengallek 'селезень гаги'

· весло U amgaghun CSY angwaaghun 'весло', N ngughun 'весло', ipute 'весло'

· бег во время праздника U achwaitutue CSY aqfaataquq 'бежать бегом (за кем-либо), звать (кого-либо)', Naghhpalleq, aghhpallughet 'бег \(за кем-либо)

· деревянная коробка для огнива U nachtschalueta CSY naaghhsalgutaq 'спичечный коробок' N eknitet 'спичечный коробок'

· евражка (полярный суслик) U sikit CSY sikik (ед. число), sikiget (мн. число N qitaq

· женский дождевик U kallick CSY qalik 'дождевик из выделанных моржовых или лахтачьих кишок' N sillaghaq 'женский дождевик'

· короткие сапоги из тюленьих шкур волосами внутрь U akubetschaht CSY akughvigasaget ‘красиво отделанные мужские камусные торбаза до колен с камусной прокладкой вместо загиба подошвы’, akughvigaget 'летние нерпичьи торбаса до колен из кожи без шерсти' N ivghusiik ‘средняя обувь из нерпичьей шкуры без шерсти’, ivghusiaghruk ‘короткая обувь нерпичьей шкуры без шерсти’

· оселок U waliamnak CSY walamnaak 'напильник' N penagun 'напильник'

· рукавицы U agheiluk CSY aghilluk 'рукавицы' N ayggaq 'кисть руки, перчатка', ayepghhaataq 'рукавица'

· сапоги из тюленьей кожи до бедра U akubyjachpuet CSY akughvighaput 'высокие торбаза (мн. число)' akughvighaghhpaget ‘нерпичьи торбаза выше колен из кожи без шерсти’ N ivghusiq 'длинные торбаза'

· праздники U uwaela CSY vuvalla 'праздник' N krisma 'праздник'

· стадо U nelvyl CSY ngilvil 'стадо домашних оленей' N peyuggtemke ‘стадо (каких угодно животных)’; quyngit 'стадо оленей'

· серьги U kupagyt CSY qupaagek ‘сережки-подвески в волосах (дв. число)’; qupaaget 'серьги, бисер, вплетаемый в волосы (мн. число)'

· сети из жильных ниток или кожаных ремешков U nigachpach CSY negaghhpak 'рыболовная сеть

· татуировка на подбородке U talueuchtichyi CSY tamlugun 'татуировка на подбородке' от tamlu 'подбородок'

Таким образом, 45 уэленских глосс из 66 имеют очевидные аналоги в CSY. Только четыре слова, не считая упомянутого выше слова kjaigit, могут быть хоть как-то сближены с науканским. Это – следующие слова:

· ива, которую едят олени U okjuet CSY ? N equt 'ива, которую кушают олени'

· песец U uliahak CSY qatelghi 'песец' N ulagaq 'песец'

· котел U kolumtschit CSY qulmesiin ' кастрюля (ед. число )’, qulmesiitet ‘кастрюля (мн. число)’ N qulumsin ‘кастрюля’; qulumsi 'котел'

· сжигание мертвых U echtykyngak CSY eggteghuq, eggtekaghuq ‘человек, который терял, выбрасывал детей’(?), N eggtekengaq 'сжигание мертвых, дословно 'бросила'

Однако, все они не специфичны для науканского, так как либо заимствованы из чукотского, либо представляют собой рефлексы распространенных эскимосских корней.

Наконец, есть несколько неясных случаев, применительно к которым я затрудняюсь делать какие-либо выводы. Ряд слов безусловно непохожи на эскимосские, возможно, это просто чукотские слова, возможно, результат описки или ошибки. Это такие слова, как :

· U wutschelkalin 'евражка в 5,5 дюймов длиной'

· U runmuckel, женское произношение zunmuckel 'татуировка снаружи предплечья до кисти'

Другие слова напоминают эскимосские, но сопоставление их с возможными аналогами в современных CSY и N не столь явно, как в предыдущих группах глосс. Характерно, впрочем, что и здесь мы наблюдаем большее сходство с CSY, чем с N:

· U publiangok, или, как в рукописи pabliangok 'мертвец, покойник'. Напоминает несколько N puwlangghalghii 'опухший, надутый газом или сжатым воздухом'. Ср. также CSY paanghaquq, paneghaataquq 'умирать с голоду', puuvilleq 'опухоль, набухание', puuvleghaghaqaa 'опухать, припухать'

· U knugut 'ежегодное воспоминание о покойниках'. Традиционные поминки в CSY aghqesaghtuq, однако, ср. CSY qungughaaq, kungughaghet 'кладбище', N qunguq 'мертвец'

· U tunchlutuk 'давайте бороться'. Напоминает повелительное наклонение от глагола CSY tughumghaqa 'бороться' – tughumghallutuk, N akulluta 'давайте бороться!'

· U tauwatauato 'то, что кричат при жертвоприношениях'. Ср. N tawatawaten 'пока, хватит' , CSY tawatawatitut 'таковы они!', tawatetaquq ‘так оно и есть’. Семантика междометий, как всегда очень расплывчива, поэтому трудно понять, с чем надо сопоставить приводимый Мерком возглас. Не исключено, что здесь мы имеем и пример заимствования из русского "давай-давай!"

· U atkahutschikschi ' татуировка девочек в две линии по носу и вдоль лба'. Отдаленно сопоставимо с CSY atngngaghusiq 'татуировка в две линии по носу', N atggaghute 'татуировка'.

· U juguljachtschi 'татуировка в виде лежащего человечка'. Очевидно, производное от CSY, N yuk 'человек', ср. например, CSY *yugulaghhsiq

· U ukchutschichtschi 'татуировка на щеках'. Очевидно, производное от CSY ullunak 'щека'/

Итак, подавляющее большинство уэленских глосс или совпадают с CSY, или отличаются от него лишь незначительно. В мерковском списке практически нет слов, которые были специфичны для науканского языка, тем более, для других эскимосских языков. Приведенные данные, таким образом, не оставляют сомнения в том, что уэленский эскимосский язык, зафиксированный К. Мерком в конце XVIII в районе мыса Дежнева представлял собой один из диалектов центрально-сибирского юпика, или чаплинско-эскимосского. Диалектные особенности уэленского внутри CSY не совсем ясны, Обращает на себя внимание специфика образования множественного числа, отличная от современного CSY. В нем было немало чукотских заимствований и, наконец, несколько слов совпадали с науканскими. В чем-то он сближался с диалектом на острове Св.Лаврентия. Дополнительные сведения, приводимые М.Крауссом в пользу этой гипотезы в статье в данном сборнике [Krauss 2004], весьма интересны и могут пролить дополнительные сведения на запутанную этническую историю Берингова пролива прошедших двух столетий. Вместе с тем, уэленский должен был достаточно сильно отличаться от CSY в более южных районах. Если бы отличие это было небольшим, то едва ли в сознании береговых жителей конца XVIII в. он выделялся бы в качестве отдельного четвертого языка. Ведь если верить Мерку, то северная граница собственно чаплинского языка проходила совсем недалеко от Уэлена, в районе бухты Поутэн. Что-то должно было маркировать эту границу, хотя возможно она, как и вряде других мест, была гораздо более маркирована культурными, социальными и хозяйственными маркерами, чем собственно лингвистическими.

Наиболее серьезный вывод, который можно сделать из подробного анализа уэленского языка в нотации К.Мерка, как и из сообщаемых им лингво-географических сведений, следующий. Эскимосский язык, бытовавший некогда в районе Мечигменского залива и бухты Лаврентия, географически связывавший зону распространения науканского и чаплинского языков, как они бытовали в первой половине ХХ в., не представлял собой диалектный континуум от науканского к чаплинскому. Это, в свою очередь, подтверждает гипотезу, высказанную как автором данной статьи [Членов 1988], так и М.Крауссом, о том, что науканский язык представляет наиболее западную и наиболее позднюю интрузию диалектной цепи центрально-юпикских идиомов, распространившуюся только лишь на скалистый выступ мыса Дежнева, экологически подобный одному из Диомидовых островов.

Библиография

Арутюнов С. А., Крупник И. И., Членов М. А.

1982 "Китовая аллея". Древности островов пролива Сенявина М., Наука

Атлас

1964 Атлас географических открытий в Сибири и Северо-Западной Америке XVII – XVIII вв. сост. Ефимов А.Е., Белов М.И. и Медушевская О.М. М., Наука

Бронштейн Ю., Шнакенбург Н.

1941 Записки доктора К.Мерка – участника экспедиции Биллингса – Сарычева в 1785 – 1792 гг. / Советская Арктика, №4. с.76-88

Вахтин Н.Б., Емельянова Н.М.

1988 Практикум по лексике эскимосского языка. Л., Просвещение

Вдовин И.С.

1954 История изучения палеоазиатских языков, М.-Л., Издательство Академии Наук

1961 Эскимосские элементы в культуре чукчей и коряков / Сибирский этнографический сборник 3, Труды Института этнографии АН СССР 64, М., Наука

1965 Очерки истории и этнографии чукчей, Л, Наука

Гондатти Н.Л.

1897 Состав населения Анадырской округи / Записки Приамурского отдела РГО 3(1), с.166-178

1897 Поездка из села Маркова на реке Анадыре в бухту Провидения (Берингов пролив) /. Записки Приамурского отдела РГО 4(1)

Долгих Б.О.

1960

Ефимов А.В.

1950 Из истории великих русских географических открытий в Северном Ледовитом и Тихом океанах, XVII – первая половина XVIII в. М., Географгиз

Краусс-Членов

1987 Переписка между М.Крауссом и М.Членовым по поводу интерпретации рукописи К.Мерка / рукопись, личный архив автора

Крузенштерн

1809-1812

Крупник И.И.

2000 Пусть говорят наши старики. М., Институт наследия

Леонтьев В.В.

1969 К вопросу о топонимах Певек и Пеэк / Известия Сибирского отделения Академии Наук СССР (общественные науки) 1 (1), сс. 102 - 107

Леонтьев В В., Новикова К.А.

1989

Топонимический словарь Северо-Востока СССР, Магадан, Магаданское книжное издательство

Меновщиков Г.А.

1963 Палеоэскимосские топонимы Северо-Восточной Сибири / Вопросы языкознания 6 : 117-125

1971 Эскимосский субстрат в топонимике Чукотского побережья / Советская этнография 4:116-

1972 Местные названия на карте Чукотки. Магадан, Магаданское книжное издательство

1975 Язык науканских эскимосов. Л., Наука

1983

1984 Эскимосско-русский и русско-эскимосский словарь. Л., Просвещение

Меновщиков Г.А., Вахтин Н.Б.

1983 Эскимосский язык. Л., Просвещение

Миллер

1897

Рубцова Е.С.

1971 Эскимосско-русский словарь. М.,Советская энциклопедия

Сарычев Г.А.

1811 Путешествие капитана Биллингса через Чукотскую землю от Берингова пролива до Нижне-Колымского острога и плавание капитана Галла на судне "Черном орле" по Северо-Восточному океану в 1791 году, с приложением двенадцати наречий диких народов, наблюдения над стужею в Нижне-Колымском остроге и наставления, данного капитану Биллингсу из Государственной адмиралтейств-коллегии. Спб.

1952 Путешествие по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану с 1785 по 1793 год. М., Географгиз

Титова З.Д. (ред.)

1978

Этнографические материалы Северо-восточной Географической экспедиции 1785-1795 гг., Магадан, Магаданское книжное издательство

Федорова С.Г.

1971 Исследователь Чукотки и Аляски казачьий сотник Иван Кобелев / Летопись Севера, 5, с.156-172

Членов М.А.

1988 Экологические факторы этнической истории района Берингова пролива. / Экология американских индейцев и эскимосов, проблемы индеанистики,под ред. В.Тишкова, М. Наука, с.64-75

Членов М.А., Крупник И.И.

1983 Динамика ареала азиатских эскимосов в XVIII-XIX вв./Ареальные исследования в языкознании и этнографии (Язык и этнос), Л., Наука, с.129-139

Bogoraz V.

1909 The Chukchee. Material Culture. Religion. Social Organization. Memoirs of the American Museum of Natural History XI, pt. I-III. Leiden and New York (1904-1909). Reprinted in 1975 by the AMS Press, New York.

Jacobi A.

1938 Heinrich Mercks ethnographische Beobachtungen ueber die Voelker des Beringsmeers 1789 – 1791 / Baessler Archiv, Bd.15, S.113-137

Jacobson S.

CSY Dictionary

Krauss M.

2004 Eskimo Languages in Asia 1791-2004 and the Wrangell Island – Point Hope Connection / this issue

Nachrichten

1814 Nachrichten von den Sitten und Gebraeuchen der Tschuktschen, gesammelt von Dr. K.H.Merck auf seinen Reisen im noerdlichen Asien (aus einer Handschrift) / Journal fuer die neuesten Land- und Seereisen, Bd.16, S.1-27,184-192; Bd.17, S.45-71, 137-152

Shinen, David

1976 Siberian Yupik Literacy Manual. Nome, Alaska, Bilingual Education Resource Center, Bureau of Indian Affairs

Siberia

1980

Sivuqam Nangaghnegha

1985:127

Walunga

1986

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Следует понимать, как 'белуха', т.е. вид крупного дельфина, а не 'белуга', вид осетровой рыбы.

[2] Здесь и далее для записи эскимосских глосс мною применяется стандартная латинская орфография, разработанная для чаплинско-эскимосского языка на о-ве Св.Лаврентия (США). Сам язык в американской лингвистической традиции называется "центрально-сибирским юпиком" (CSY – Central Siberian Yupik). Для русского уха несколько необычно употребление прилагательного "сибирский" к этому району. С точки зрения нашей географической ментальности район Берингова пролива относится к Дальнему Востоку, а не к Сибири, которая начинается к западу от Колымы. Но для американцев Сибирь начинается с российско-американской границы. Мы считаем возможным пользоваться американским лингвонимом, имея в виду его достаточно широкую распространенность в мировой лингвистической литературе, а также то, что лингвоним "язык азиатских эскимосов", которым обозначается чаплинско-эскимосский у нас, неудачен и вводит читателя в заблуждения намеком, что у азиатских далее уэленские глоссы, или глоссы из "языка оседлых чукчей" по номинации эскимосов есть только один язык, что неверно принципиально.

[3] Здесь и К.Мерка, сравниваются с глоссами из науканского и CSY. Сравнительный материал был собран мною во время полевых работ с многочисленными носителями языка, я пользовался также разнообразными словарными источниками, важнейшие из которых следующие: Рубцова 1971; Меновщиков 1975; Меновщиков 1983; Меновщиков, Вахтин 1983; Jackobson ;Вахтин, Емельянова 1988. Принятые ниже аббревиатуры: U – уэленский; CSY – центрально-сибирский юпик, или чаплинско-эскимосский язык; N - науканский язык.