Беседа с Левоном о празднике
Беседу провела Светлана Тихомирова.
Наша беседа протекала в непринужденной обстановке. Вопрос, поставленный в начале беседы, был таким: «Что такое для Вас праздник?» И следующий: «А праздники, они вообще разные?»
ЛЕВОН: Праздники естественно, разные, но в празднике, видимо, есть какая-то модель, которая одинаково сближает именно праздники, и мы можем говорить о празднике как таковом. Праздники – это то, что не будни. Там все противоположно будням или не так, как в будни. Поэтому, когда есть много праздников, их связывает то, как они оформляют свое небуднее бытие. Оказывается, у них есть целый ряд общих качеств. Ну, скажем, универсальное для праздников снятие запретов. Именно этим, мы видим, отличается праздник от ритуала, где как-будто может быть то же самое. Скажем, в ритуале это будет обязательно торжественно, а в празднике это – обязательно с весельем. И когда многие вещи так накладываются, мы уже можем говорить, где эта ось находится. Так же и похороны. Похороны – это похороны, но и в празднике тоже есть обязательно элементы умирания и возрождения, поэтому тризна как раз к празднику подходит. Неожиданно из похоронной обрядности какая-то часть вдруг входит в праздник, древнейший праздник.
‑ В работах Ваших я читала о празднике как карнавале. В православной культуре, похоже, нет карнавала, нет переодевания. Есть переодевания в Святки, но это опять же не православное, а языческое.
ЛЕВОН: Да, естественно, языческое. В армянской масленице эта карнавальность как раз есть. Это единственный праздник, где можно увидеть карнавальность. В православной масленице она тоже есть. Хотя бы то, что туда входит вся нежить. Туда входит медведь, точнее, люди, переодетые в медведя. В ней есть элемент присутствия гостей из другого мира...
‑ Каждый праздник ‑ это карнавал или все-таки это не обязательно?
ЛЕВОН: А вот я вообще-то пошел бы обратным путем. Дело в том, что от карнавала я пошел бы к празднику. Карнавал блестяще изучен Бахтиным. Предложенная им карнавальная схема действует особенно в таких обществах, где ее легко воспроизвести, а это всегда те обществах, где есть верх и низ, это он прекрасно показал. Когда есть два полюса, то они карнавально переворачиваются. И вот один из языков карнавала, по которому ты узнаешь карнавал – это его перевернутость.
Оттуда я пошел дальше, потому что изучал праздники в более архаических обществах, где нет строгой иерархичности, но зато есть множество оппозиций. Здесь тоже действует вертикальная оппозиция, только со своими разными подвидами. В тех обществах, которые я немного знаю, скажем, австралийских аборигенов и подобных архаических обществах, я неожиданно увидел, что происходит то же самое с каждой оппозицией. То, что Бахтин увидел на одной оппозиции, поэтому он и смог ее так блестяще описать, она там преобладает, то здесь действовала модель хаоса – в одном больше, в другом меньше, но по абсолютно той же схеме, – и получалась, что все бинарные структуры, оппозиции, которыми определяется общество (во всяком случае, которыми можно описать общество), оказываются в особом состоянии – не обязательно перевернутом: они могут быть перевернуты, могут быть слегка сдвинуты, могут просто ликвидироваться, могут смазываться, но с ними обязательно что-то происходит, – получается картина такого архаического праздника. Вседозволенность – вот общее слово для обозначения того, что происходит. Именно такие состояния хаоса мы с Гаяне и пытались как-то привести к общему знаменателю в разных культурах и увидели, что прямо до них бывает некое состояние гиперструктуры. Если хаос – это антиструктура, то прямо до этого, вроде бы, в обязательном порядке мы имеем усиление структуры космоса, которое было до праздника, а затем – его разрушение, чтобы потом восстановить нормальный космос, какой был до праздника.
‑ Это примерно то состояние, когда все нельзя, нельзя, нельзя, нарастает, а потом можно?
ЛЕВОН: Нельзя, нельзя, нельзя – вот это есть, а потом в один момент – очень нельзя: очень нельзя, сверх-нельзя. Получается, что все эти нельзя становятся как некий кристалл. Например, в нашем докладе, изложение начинается с советского парада, который воссоздает советское общество в гиперструктурированном виде. Мы видим все структуры общества, они абсолютно сжаты. Сверхсжатое общество. Парад, если Вы вспомните, в советское время, делился на состав трудящихся, или там армия идет, национальности идут... Вся структура общества там проходит в сверхсжатом, то есть в гипертрофированном, сверхорганизованном виде, после чего происходит…
‑ Настоящий праздник?
ЛЕВОН: Да, пьянка, которая, в принципе, не замечается, потому что она ритуально не зафиксирована. Более того, она нежелательна, и именно поэтому всегда старались, чтобы время праздника не превышало трех дней (даже если предпраздничные дни попадали на красные дни недели), иначе можно не выйти из этого состояния, а из этого состояния надо ритуально выходить. Как в традиционных обществах их создают ритуально, чтобы потом космос восстановился. А здесь, так как космос – искусственный, он был силой сформирован в свое время тоталитарным режимом, и поэтому его создают также в строго сжатом, гипертрофированном виде, чтобы гарантировать его возврат. Потом мы заметили, что, вроде бы, то же самое происходит всюду, просто иногда так сильно описывали антиструктурированное состояние, что не замечали этой структуры, сверхструктуры. Вот в масленице, например, внимание состредотачивают на разные масленичные фигуры, разные обряды проводов зимы, которые семантически наполнены. А, встречу Масленицы подробно не описывают. Хотя она сооружается специально как нечто, имеющее все признаки прошедшего года. Это сверхструктурированный год, не просто зима, это все старое. И сжигают именно это, а не просто сжигают зиму, как сегодня это представляется. Получается, что есть такая сжатая структура прошедшего года, и во время годового праздника ты ее создаешь и ее уничтожаешь. Чтобы новый год, послемасленичный (если считать по весеннему календарю), стал настоящим космосом. В масленице все это есть, но не видится из-за чрезвычайного богатства побочных тем.
‑ А такой праздник как Новый год?
ЛЕВОН: Новый год еще больше, потому что, новый год – это страх перед хаосом. На грани старого и нового года происходят всякие неопределенные вещи. Именно силы хаоса грозят в новогоднюю ночь. Это универсальное понятие Нового Года. Новогодний ритуал у всех народов архетипически воссоздает по модели начало мира. Именно тогда воссоздают, ну, можно сказать, сверхсжатую историю космоса. В древней Индии был предновогодний ритуал, когда в форме вопросов и ответов воссоздавалось творение мира. Вообще, в это время совершаются самые важные обряды. Именно обряды, имеющие дело с началом мира и формированием структур. Причем, и структур времени, и структур государства, и вообще всего мира. Новый Год как раз хорошо все это показывает. Вроде бы не должен, а показывает.
‑ А сегодняшний Новый Год?
ЛЕВОН: Сегодняшний Новый Год? Так же. Вспомним как президенты дают отчет о прошедшем годе. Сжатым образом воссоздают прожитое, причем самое важное и в самом сжатом виде. Речь президента прямо перед Новым Годом – это как ритуальный отчет, сжатый год. И еще мы заметили такую закономерность: правильно, нет у нас особых ритуалов, но по телевизору мы каждый Новый год смотрим «Карнавальную ночь»…
‑ В России – каждый год показывают «Иронию судьбы…».
ЛЕВОН: И то, и это, или вместе воссоздают ситуацию хаоса: с переодеванием или вводя путанницу в связи с единообразием, с пьянством, это уже праздничное пьянство. И спутать одно с другим – это настоящее карнавальное состояние, причем пьяный оказывается лучше, чем трезвый–. Там же Яковлев, который – вроде бы положительный, оказывается в худшем свете, а пьяница и хам, кстати, становится настоящем героем. Классическая карнавальная ситуация. При этом он теряет, на мой вкус, не очень симпатичную невесту и приобретает зарубежную, хорошую Барбару Брыльску. Так что даже здесь эта модель срабатывает.
‑ Праздник Нового Года ‑ явление социальное?
ЛЕВОН: Да, социальное, ведь Новый Год – не семейный праздник. В тех обществах, где это семейный праздник, например, в Китае, там празднование в каждом доме. То есть, ты знаешь, что в каждом доме это есть, и ты справляешь всем миром, но подуровень у тебя – семья.
‑ То есть, это вот речь президента, бой курантов, вся страна со сдвинутыми бокалами шампанского…
ЛЕВОН: Ну, смотри, как у нас тут получается: мы начинаем в 12 часов ночи праздновать, и с москвичами празднуем, то есть у нас есть уже праздничное настроение, и нам не трудно обновлять этот праздник и его расширять.
‑ И еще я хотела бы спросить про ритмичность. Ряд исследователей считает, что праздники задают ритм жизни: масленица, после масленицы ‑ пост, затем Пасха и так далее. От праздника к празднику что-то проходит, какие-то ритмы жизни задают сами праздники, то есть в некотором смысле они являются структурой…
ЛЕВОН: Это действительно так, и многие исследователи это отмечали. В известной работе Эдмунда Лича есть выражение, что праздник, и кстати карнавал, создают время. Согласно Эдмунду Личу, праздник сам создает время, его цикличность именно в этом и заключается. Это на самом деле так, тем более, когда время цикличное, а не линейное. А праздники создавались главным образом тогда, когда они были цикличны. Тогда никто не отмечал 1700-летие принятия христианства, а отмечали каждый год конкретный праздник. Почему его так отмечали? Потому что солнце так вставало, то есть это настоящие вещи во времени, а все временные вещи всегда связаны со светилами. Или время года меняется, или сельскохозяйственная деятельность. Так что это очень важный момент праздника, но сегодня он не действует. Он действует только как новый год, ты отмечаешь новый год и день рождения, вообще-то говоря, все остальные эту ритмичность потеряли. Они – просто отдушины сегодня и идут в таком линейном времени. Сегодня это линейный бег, в один момент ты остановился, отдышался, напился, и пошел дальше, то есть, ты не прощаешься.
‑ Вот у нас возвращается Пасха…
ЛЕВОН: В Армении она не прекращалась, но не была такой, какой она была описана в свое время. Однако мы полностью потеряли масленицу. В начале века этот праздник справляли вообще очень шумно, это был настоящий карнавальный праздник. но в советское время начисто ушел. Это связано с тем, что все остальные праздники как-то в семье отмечались, и через семью они сохранились, а вот масленица – это единственный праздник, который абсолютно общинный: ему нужна улица. На масленицу у нас игры были. Опять же еще было такое, что мы уже не делаем – праздничное шествие. В крупных городах типа Тбилиси это ритуализованное шествие делалось в начале года. Игры типа хан-паша – это тоже ритуализованное действо. В празднике масленицы есть какие-то свои образы, свои особенности, ритуалы. Но они ушли, так как они общинные, советская власть могла разрушить только общинные вещи. А в семье любые другие вещи сохраняются, поэтому Пасха осталась. Ну, ты яйца красишь и бьешься ими, хотя бы это. Код остался кулинарный или другой. Этого достаточно, чтобы праздник продолжал жить. А в масленице такого, вроде бы, нет. В семье ее не справляли, насколько я знаю. А если и справляли, то справляли как отголоски с площади, а не наоборот. Наверное, так. А вот эта цикличность – она четко замечена, но сегодня она не играет роли. Она уже не важна. Новый год – это уже формально, потому что Новый год уже есть, ты отмечаешь какую-то цифру, какое-то движение вперед, и, вместе с тем, это даже не цикл, а ты все время идешь. Здесь даже Новый год получил линейность, потому что он каждый год ты даешь ему новую цифру. А традиционный Новый год – он не имеет цифры. Это как раз регулярное нагнетание хаоса и освобождение.
Откровенно праздничной была и революция, по очень многим признакам она создавала свой хаос праздника. Там кто был никем, тот стал всем – это настоящая карнавальная сторона праздника. И вместе с тем надо было уничтожить все символы старого мира, чтобы создать новые. Самое главное сегодня – это ностальгия по празднику. Все участники вспоминают об этих временах как о лучших временах, когда все мы были солидарны, были вместе.
‑ Объединялись?
ЛЕВОН: Именно этот момент был самым главным. И то же самое я неоднократно чувствовал у американцев, которые прошли конец шестидесятых годов – их революцию. Эту военную революцию, тут абсолютно то же самое. То же самое я заметил у участников французских студенческих волнений 60-х годов, хотя их волнения были больше анархическими, но опять же у них этот момент – абсолютная ностальгия праздника.
‑ Вот еще этнический праздник. Может ли он служить научению своей этничности?
ЛЕВОН: Непременно, потому что праздники, они, как правило, именно этнические. Просто есть праздники, которые переходят границу этничности своей архетипичностью. А, как правило, все праздники одеты в этническую одежду, и обычно их функция такой и является. Кстати сказать, люди учатся, молодые люди учатся своей этничности именно во время праздника. Хотя бы в это время надеваются костюмы, когда они забыты, или же особые истории, связанные с прошлым, воссоздаются именно во время праздника. Все сакральное выходит наружу, все тщательно оберегаемое, все символы национальные выходят наружу именно в это время. Это концентрация национального.
‑ И это научение такое хорошее, положительное?
ЛЕВОН: Если это настоящий праздник, то обучение абсолютно позитивное. Потому что главный пункт праздника – это солидарность. Тем самым очень многие противники массовых выступлений тех лет, они называли это толпой, охлократией, и прочее. Они были абсолютно не правы, хотя бы потому, что результат объединения людей был не тот, который объединяет толпу, громящую что-то. Это ритуальное объединение. На время праздника отменяются военные действия. В первобытном обществе тоже – объявляется перемирие, и ты не имеешь права что-то делать, уже из страха перед богами. То есть, много таких примеров, есть специальные названия этого состояния, когда ты должен быть вместе. Это все положительные чувства. Солидарность – она должна быть хорошей, чтобы привлечь дичь. Массовые праздники существуют для этого тоже. И вот поэтому, когда я говорю, что люди учатся чему-то национальному в празднике, это научение, как правило, положительное. Оно соответствует тому, что сейчас в любом гражданском обществе какие-нибудь гуманисты напишут как набор положительных сторон нации. Может быть, это выдуманные вещи, но они только во время праздника и выявляются.
Вот такая беседа состоялась в Ереване в 2001 году от Рождества Христова. Встреча людей, уже десять лет живущих в разных государствах, но продолжающих оставаться в едином культурном пространстве. И заболевания культуры у нас общие. То же обеднение праздника, та же память об искусственном небе коммунистического космоса, та же побеждающая поступь линейного времени. Но тем ярче выступает понимание праздника как живого образования, необходимого для нормального развития всего общества и каждой конкретной личности.
